Становилось ясно, что при Радомиксе Кистомаркесе Недействительном Ланкмар будет более чем когда-либо управляться дурацкой и циничной фантазией.

В такие моменты становилось понятно, почему Боги из Ланкмара был раздражены этим городом.

Мышатнику и Фафхрду были высказаны равнодушные благодарности, хотя большинство из новоприбывших, казалось, не были полностью уверены в той роли, которую сыграли два героя в разгроме крыс, несмотря на то, что Элакерия рассказала о последнем бое, и о морском погружении Глипкерио.

Вскоре, явно, должны прорасти семена заговоров против Мышатника и Фафхрда в свято-тупом мозгу Радомикса, и их ярко-героические роли незаметно потемнели бы в темноте злодейства.

В то же самое время стало очевидно, что новый двор был выведен из себя беспокоившим бродяжничеством четырех зловещих коней, трех вампиров и одного мингольского, с присутствием живого скелета, поскольку Крикшра продолжала носить свой плащ и капюшон слишком свободно.

Фафхрд и Мышатник посмотрели друг на друга, затем на Крикшру, Рифу и поняли, что они обо всем договорились.

Северянин сел на мингольскую кобылу, а Мышатник и Рифа на двух оставшихся лошадей вампиров, и они четверо выехали из Радужного Дворца так тихо, как это было возможно при стуке копыт по изразцам.

С тех пор в Ланкмаре появилась новая легенда о Сером Мышатнике и Фафхрде, как о карлике, размером с крысу, и о высоком, с башню, гиганте, которые спасли Ланкмар от крыс ценой ухода в Задний Мир с самой Смертью, поскольку одетое в черное скелет напоминал мужчину, который без сомнения, сильно раздражал Крикшру.

Тем не менее, на следующее утро всадники под блекнувшими звездами направились на бледневший восток парами через Большое Соленое Болото, каждый из них был еще по-своему весел.

Они реквизировали трех ослов и загрузили их ящиками с драгоценностями, которые Мышатник извлек из спальни Глипкерио, а также с пищей и водой на долгое путешествие, хотя куда они направлялись, точно они так и не договорились.

Фафхрд убеждал всех отправиться в его любимую холодную Пустыню с долгой остановкой в пути в Городе Вампиров.

Мышатник равно соглашался на Восточные Земли, лукаво указывая Рифе, что это идеальное место для принятия солнечных ванн нагишом.

Дернув свою фиолетовую одежду, чтобы получше устроиться в седле, Рифа кивнула, соглашаясь.

— Одежда оказывает такой зуд — сказала она — Я едва могу ее носить. Я люблю ездить верхом без седла, чтобы ощущать лошадь своей кожей. А волосы я могу чувствовать, как они у меня вырастают. Ты будешь брить меня каждый день, дорогой.

Он согласился с этим, добавив:

— Тем не менее я не могу согласиться с тобой, дорогая, что она защищает от пыли, одежда придает благородство.

Рифа кисло возразила:

— Я думаю, что в обнаженном теле гораздо больше благородства.

— Фи, девочка — сказала ей Крикшра — Что может сравниться с благородством обнаженных костей?

Взглянув на рыжую бороду и такого же цвета волосатую грудь Фафхрда, она добавила:

— Тем не менее, что-то должно быть сказано и о волосах.

Трижды Судьба

Глава первая

Холодное, зеленовато-голубое мерцание, подобно северному сиянию, медленно затухало вместе с последними аккордами Четвертой самхромии Ходерсона «Иггдраэшл». И опять действие на громадной сцене вращалось вокруг темы пробуждения человеческой цивилизации — вокруг древа жизни, корни которого тянулись и в небо, и в ад, вокруг змей, гложущих эти корни, и вокруг богов, которые любой ценой хотели сохранить жизнь этого дерева.

Торн слегка наклонился вперед: его рука скользнула из-под широкого пальто и схватила пучок травы. Запястье дрожало. Он мучился тяжестью знания того, что эта легенда об Иггдраэшле точно соответствовала гипотезе, которую он и Клоули собирались представить Всемирному Комитету.