В его сознании остались лишь смутные впечатления от событий прошедшего вечера. Там были Клоули, симхромия, конференция в зале Опалового Креста, и там было его ночное бегство по темному причудливому лесу.

Его левая рука сжимала какой-то предмет такой прочной хваткой, что болели пальцы. Это был тот самый маленький предмет, который он присвоил во время симхромии. Если эта штука еще с ним, то ничего серьезного с ним не должно было бы произойти. И все же…

У него появились смутные предчувствия.

Не задумываясь, он сунул предмет в карман, который оказался не там, где должен был быть, и при этом рука его коснулась маленького металлического цилиндра.

Торн продрался через изгородь и вступил на освещенную голубоватым светом фонарей улицу.

Предчувствие переросло в дикий страх — и тут с неожиданной силой к нему вдруг пришло знание.

Другой Торн поменялся с ним местами. Теперь на нем была необычная одежда того, другого Торн — вот этот невзрачный рабочий костюм.

Он находился в мире своих страшных снов.

Торн резко остановился посреди улицы. Людские потоки обтекали его, прохожие с любопытством оглядывались.

Он преодолел первый ужас, и в нем возникло чувство морального удовлетворения. Теперь счет выровнялся. Другой Торн может жить в счастливом мире, а он занял его место. Теперь ему нужно думать о существовании другого Торна с чувством вины.

В нем шевельнулось демоническое желание овладеть этим миром, который он знал до сих пор только по снам.

Но это было не так просто.

На улице царила атмосфера какой-то тайны и недоверия. Голоса людей не повышались выше бормотания. Люди шли с опущенными головами, украдкой бросая на него острые косые взгляды.

Торн отдался потоку этих людей, одновременно наблюдая их.

В освещенных голубоватым светом лицах можно прочесть печаль и стремление к счастью. Он знал это выражение по своим снам, и ему казалось, что он сейчас тоже спит.

Некоторые лица казались ему странно знакомыми. Видно они были двойниками людей, которых он бегло знал в этом мире.

Казалось, это были люди его собственного мира, ведущие совсем другую жизнь.

На мужчинах и женщинах была грубая рабочая одежда, цвет которой невозможно было определить в этом призрачном голубоватом свете. Тут не было никакого индивидуализма — все были одеты одинаково.

Некоторые из этих людей, казалось, охраняли других. Их сторонились и с ними не разговаривали. Здесь целая сеть шпионажа, решил Торн.

Между остальными были и другие существа, одетые в черное, которых остальные избегали еще отчетливее. И Торн никак не мог подробно рассмотреть ни одно из этих существ.

Все казались чрезвычайно бдительными.

Это был мир авторитета.

На улице лишь сдержанно бормотали.

И лишь одно стало ясным для Торна: в глазах этих людей не было определенных целей. Они бродили взад и вперед, чтобы чем-то заполнить время, между работой и сном —

время, которое сохранил им авторитет и которое давало им некоторую свободу, с которой они не знали, что делать.

Он смешался с отдельными группами, чтобы уйти от их любопытных взглядов. Он выхватывал отдельные слова и обрывки разговоров. Все без исключения разговоры и слова, казалось, вращались вокруг поведения известной группы, которую все они называли «они». Вокруг царило открытое неприятие этой группы,

В качестве авторитета, решил Торн, может быть только какая-то диктатура,

— Наше отделение теперь посадили на двенадцатичасовую смену.

Говоривший был внешне похож на машиниста, так как на его комбинезоне поблескивало несколько металлических стружек.

Его спутник коротко кивнул.

— Я хотел бы знать, что это за новые детали, которые теперь приходят все чаще.

— Какое-то крупное дело,

— Да, видимо, так.