Гости, все как один, были молодыми, крепкими мужиками, которые четыре недели просидели в лесах, света белого не видя. И уж тем более женщин! Вот и смотрели. Жадно, глаз не отрывая. Понять их можно было: все, что они недоедят, недопьют и недолюбят сегодня, завтра, возможно, допить, доесть и долюбить уже не удастся. Завтра их в живых может не быть, завтра им где-нибудь, с развороченными животами, с вывалившимися наружу внутренностями, мертвыми валяться! Значит, сегодня, пока жив, надо брать от жизни все, что возможно…

Мужики, они хоть русские, хоть чеченцы, хоть папуасы, они один черт мужики — которые своего не упустят!

Когда Фатима проходила мимо своего сидящего во главе стола родственника, он поймал ее за руку и притянул к себе.

— Поди в ту комнату, — приказал он.

Она пошла, села на краешек старой, с железными завитушками и медными шарами кровати и стала ждать.

Чего? Того, что будет.

В комнату вошел возбужденный едой, алкоголем и запахом женщины гость. Несколько мгновений он стоял на пороге, привыкая к темноте и жадно оглядываясь по сторонам. Потом рассмотрел окно, кровать и темную фигуру покорно сидящей на ней женщины. К которой сделал шаг…

Он с ней не заигрывал и не разговаривал — с такими не разговаривают. Он подошел к кровати, расстегнул штаны и, сильно толкнув женщину в грудь, уронил ее на спину, тут же навалившись сверху. Он елозил по ней, тяжело дыша и мало заботясь о том, будет ли ей приятно. Женщины рождаются не для того, чтобы им было приятно, для того, чтобы было приятно мужчине! И чтобы рожать им детей — мальчиков!

Гость захрипел, задергался, но с женщины не слез, продолжив свое дело. Он больше месяца женщины не видел!

Через полчаса, утолив свою животную страсть, гость встал с кровати.

— Иди вымойся, — приказал он, застегивая штаны.

Она пошла к реке, где вымылась. И вернулась назад. Потому что понимала, что ничего еще не кончилось. Она сидела на краешке кровати, закутавшись в темное покрывало, и даже не плакала. Чеченские женщины не плачут.

На пороге появился еще один гость. Который был такой же, как первый, который ничего не говорил, предпочитая действовать.

Ее снова пихнули в грудь и снова навалились всей массой тела, вжимая в жалобно скрипнувшие пружины…

Не шевелясь, боясь вскрикнуть и даже дышать, она терпеливо ждала, когда все кончится. Больше она ничего не могла сделать.

Если бы она сопротивлялась — кричала, протестовала, ее бы избили. Кусалась — избили бы до полусмерти, переломав ребра. Если бы нанесла насильнику увечье — убили и выбросили мертвое тело в реку. И никто бы их за это не осудил.

Когда все было кончено, в комнату вновь вошел первый гость. Но он не подошел к ней, он остался стоять у порога, крепко расставив ноги и глядя на истерзанную женщину сверху вниз.

— Хочешь отсюда уйти? — спросил он.

Она испугалась, не зная, что ответить. И вдруг, сама того не желая, молча кивнула.

— Ладно, уйдешь, — сказал он.

И, резко повернувшись, вышел…

Глава 15

Ваха раскололся сразу. Сразу после того, как его поместили в камеру к уголовникам, которые отвели ему место возле параши. Ваха гордо отказался. Наверное, слишком гордо, потому что ночью в него разом вцепились несколько рук, стащили на пол, припечатали головой к стене, наклонили и, рванув вниз штаны, заголили зад. Ваха упирался, брыкаясь и кусаясь, но он был один, а их много. Кто-то попытался пристроиться к нему сзади, но тут в камеру ворвались привлеченные шумом надзиратели, пройдя по спинам зэков резиновыми дубинками.