– Не губи! – побелевшими губами прошептал тать. – Хочешь, я тебе всех укажу наших, и кто на Торгу промышляет, и кто у церкви…

– Неинтересно мне то вовсе. Ну разве что пояса жалковато, знатный был пояс.

– Так вот его-то Федька Коржак и схитил, вместе с калитой и кинжальцем! Я сам то видал. Федька посейчас к банькам за ручей побег, добычу делить. Сейчас вот дождется Рыжего, да Васька, да меня…

– Ну, положим, тебя он уже не дождется, – зло ощерился Иван. Пойманный пацан заревел навзрыд, видно, предчувствовал, аспид, мучительную свою гибель. И поделом – а ты не воруй! Ишь, взяли моду, черви – пояса у людей хитить!

Потрогав пальцем острие ножа, Раничев задумчиво посмотрел в небо, высокое, синее-синее, с белыми, медленно плывущими облаками, подсвеченными солнцем. На колокольне вдруг заблаговестил колокол, чуть надтреснуто, но осязаемо звучно и вполне даже приятно, чем-то напоминая по тембру Мика Джаггера. От колокольного звона с крыши церкви слетела стая ворон. Посмотрев на них, Иван почесал затылок:

– Праздник, что ли, какой?

– Вестимо, праздник, боярин! – оживился малец. – Как же, Дмитриев день, нешто запамятовал?

– Ах да… Дмитрия Солунского праздник, – припомнил Раничев. – Усопших поминать надо… А ты, пес, вместо того татьбой занялся! Ух, тварюжище! – Иван сильно тряхнул парня, так что тот в страхе закрыл глаза. – Аль и помянуть некого?

– Да как же некого-то, боярин? – снова заплакал пацан. – Матушку прошло летось поубивали проклятые татарови, дом спалили, сестриц в полон увели.

Раничев кривовато улыбнулся:

– Пощадить, что ли, тебя, за-ради праздника?

В глазенках малолетнего татя мелькнула радостная тень надежды.

– Пощади, кормилец! Век за тебя Бога молить буду.

– А и пощажу, пожалуй, – махнул рукой Иван и тут же предупредил: – Только – не за просто так. Упыря своего покажешь, который пояс мой спер, гад премерзостный. Пояс тот – от тятеньки мово покойного наследство. Как же я без пояса его поминать-то буду? Смекаешь, червь?

Малец закивал часто-часто, словно статуэтка китайского божка из слоновой кости.

– Ну, веди, – одним махом разрезав веревку, смилостивился Раничев. – Но помни – ножик я хорошо метаю, так что надумаешь ежели убежать…

– Что ты, что ты, боярин! Ей-богу, не убегу, вот те крест! – пацан размашисто перекрестился.

Иван все ж таки перестраховался – привязал к левому запястью воренка веревку, взял другой конец:

– Ну, пошли, паря!

Так и зашагали. Чернявый малец – чуть впереди, Раничев – немножко сзади. Пряча в рукаве нож, Иван посматривал на ходу по сторонам – мало ли, кинутся тати своего выручать. Впрочем, тот шел довольно спокойно, башкой не вертел, не ерепенился, со стороны посмотришь – сын с отцом в церковь идут, на поминание. Как и многие вот как раз сейчас шли. Пройдя мимо видневшейся в отдалении корчмы, свернули к оврагу – тому самому, где Иван с друзьями прятался когда-то от гулямов эмира Османа. Правда, тогда не упасся, настигли их все ж таки конники Энвер-бека. Да может, и к лучшему то?

Вот и обгоревшая усадьба Евсея Ольбековича – пуст обширный, когда-то богатый двор, вместо частокола – выгарь, хоромины стоят черные, покосившиеся от огня, вот-вот падут, а местами уже и пали. Запустение. Видно, некому пока заниматься усадебкой, не до того, али руки не доходят.