Выговор у него был чистый, можно даже сказать, идеальный. Дорин тоже постарался не ударить лицом в грязь, ответил на хохдойче:

— Ich kann immer noch die Gedichte, die ich in der Schule gelernt habe. Mein Gedachtnis lasst mich nicht im Stich.

Огоньки в синих глазах военного вдруг погасли.

— Немецкий-то у вас ученический, ненатуральный.

Тогда Егор перешел на диалект — не как учили в ШОНе, а как говорили в колхозе у дедушки Михеля:

— Ja’ mei, wir sind halt einfache Leut.

Огоньки снова зажглись.

— Dees iis aa schee! Вот это настоящий байериш, не соврала характеристика!

И стало тут ясно, что бритый читал служебную характеристику младшего лейтенанта Дорина. Хранится этот секретный документ в железном сейфе, куда Егору доступа нет. В Органах характеристики на сотрудников составляют не для отписки, как в обычных совучреждениях. Про общественную работу не пишут, лишь про полезные и вредные для дела качества. Дорого Егор дал бы, чтобы заглянуть в этот документ хоть одним глазочком, но это, как говорится, дудки. А вот синеглазого к ней допустили. Из чего следовало, что в раздевалку он пришел не поздравлять победителя, а по какой-то другой, гораздо более важной надобности.

Сердце у Дорина застучало быстрей, но виду он не подал, смотрел все так же открыто, улыбчиво.

— Откуда такое владение баварским диалектом? — спросил командир.

— От матери. Она у меня немка. И от деда. Ездил к нему каждое лето. Он председатель колхоза «Рот фронт», в Саратовской области. Бывшие немецкие колонисты. Они сто лет назад из Баварии переехали. Ну, в смысле, не они, а ихние предки.

— А отец ваш, Максим Иванович Дорин, кто был? В документах написано «из крестьян-бедняков». Как он с вашей матерью сошелся? Необычно: деревенский парень — и дочь колониста. Вы рассказывайте, рассказывайте, я не из пустого любопытства спрашиваю.

Понятно, что не из пустого, подумал Егор.

— Он тоже Саратовской губернии. На империалистической воевал, дали ему отпуск по ранению. Тогда они с матерью и встретились. Она еще совсем девчонка была. Ну, полюбили друг друга. Дедушка Михель против был, так отец маму тайком увез, — наскоро рассказал про неинтересное Дорин. Главное-то про отца начиналось после революции: как он добровольцем в Красную Гвардию пошел, как комиссаром батальона стал, как его белоказаки в плен взяли и шашками зарубили.

Но про Гражданскую войну бритый слушать не стал. Сказал — и так знает, в характеристике этот героический факт отражен.

— А что ваша мать теперь? Она ведь в Саратове живет? Замуж не вышла?

— Нет. Отца очень любила. Долго по нему убивалась. А теперь куда ей замуж, старая уже — сорок два года.

На это командир улыбнулся.

— Вам, Дорин, сколько лет? Двадцать четыре?

— Осенью будет. Я, товарищ командир, 8 ноября 1917 года родился, — с гордостью сообщил Егор.

Тот понимающе усмехнулся:

— Понятно. Первенец новой эры. Ответственное звание.

Только теперь Егор разглядел, что в коридоре за дверью кто-то стоит — в щели мелькнул защитного цвета рукав с шевроном. Так вот почему за всё время разговора в раздевалку никто не сунулся…

— Поговорим, товарищ младший лейтенант? — показал бритый на скамейку. — Минутка найдется?

Спрошено было явно для проформы, и ответ мог быть только один.

— Само собой, — кивнул Егор, хотя времени до свидания с феноменом у него оставалось в обрез.