— А вы, товарищ майор Степанцов, не смогли огнем поддержать взвод во время второй атаки немцев! Я твоих нештрафных в следующий раз, когда нечем будет стрелять, сам, под автоматом, в окопы к стрелкам погоню! — Все знали, что, когда подполковник Колчин переходил со своими подчиненными на «вы», это означало предпоследнюю степень его ярости.

Но обстановку разрядил Воронцов. Он вдруг почувствовал, что его мутит, и, чтобы не опозориться вконец, резко встал, стараясь быть прямым, как штык, и громко сказал:

— Разрешите выйти?

Подполковник Колчин посмотрел на его бледное лицо, все сразу понял и кивнул связистам:

— Помогите младшему лейтенанту. И отведите его в свою землянку. Пусть хорошенько выспится. Возьмите шинель и ватник. Да не потеряйте ничего!

Когда Воронцова вывели из землянки, комполка, уже остыв, сказал:

— А он, этот младший лейтенант из курсантов, что, штрафной? — Подполковник Колчин потер ладонями виски. — Ему завтра через проволоку лезть с ними… На высоты эти проклятые… Так что, Владимир Порфирьевич, готовьте две «сорокапятки», а лучше дай им дивизионные. Укомплектуй лучшими расчетами. Поставь хороших наводчиков. И минометчиков дай. Чтобы у роты огневая поддержка была настоящая, а не для проформы. Военный Совет армии создает отдельную штрафную роту не для наказания провинившихся, а для того, чтобы воевать. Это прошу понять на исходных. Чтобы потом не возникали ненужные вопросы.

Утром Воронцов проснулся с тупой головной болью и слабостью во всем теле. К своему удивлению, радом, на топчане, застланном шинелью, увидел улыбающееся сквозь сетку морщин доброе лицо младшего лейтенанта Нелюбина. Тот сидел в одном нательном белье и старательно, размашисто орудовал иглой.

— А я, видишь, на генеральский прием не попал! — сказал Нелюбин и встряхнул солдатской гимнастеркой, с которой посыпались обрывки ниток и кусочки материи, которые он, должно быть, использовал как заплатки. — Так что приходится обходиться малым. Но одежа чистая! Без педикулезов! Дырок много. А так крепкая. Послужит еще.

— Не был я ни у какого генерала. Был у полковника. У командира полка.

Воронцов сквозь боль в висках и затылке вспомнил, чем закончился его визит в штабную землянку, и поморщился.

— Это ж что, батя наш тебя так накачал? — засмеялся старшина, сидевший в дальнем углу и занимавшийся ремонтом телефонной трубки.

— Батя. Пили одинаково. Он хоть бы в одном глазу, а меня сразу под стол потянуло…

— Хорошо ж ты, Сашок, кубари обмыл.

— Голова болит. Как после контузии.

— А я тоже спирт пил, — послышался еще один голос, и Воронцов увидел лейтенанта Могилевского. Лейтенант стоял возле умывальника и, глядя в осколок зеркала, прилаженного на полочке, брился опасной бритвой. — Бойцам перед боем канистру принесли. Налили и мне. Чуть не задохнулся! — И лейтенант засмеялся.

— Между прочим, товарищ лейтенант, — выждав, когда снова наступит тишина, сказал Нелюбин, — с бойцами пить не надо. Видел я, как они тебя по плечу хлопают. Нельзя. Ты, лейтенант, не обижайся. Но меня, старика, послухай. Я и в солдатах свое отходил, и в старшинах. И теперь вот во взводных, бог даст, похожу. Солдат — это солдат. А офицер — это офицер. И солдат должен чувствовать, что перед ним — командир. И офицер должен понимать, что перед ним — солдат, существо беззащитное и требующее всяческой заботы.

Воронцов умылся, оделся в новую форму. Ремни пахли военторгом, добротностью. Однажды, еще в училище, он зашел в городской военторг. Чего там только не было! И он решил, что, когда окончит училище и получит лейтенантское звание, обязательно купит себе все, что нужно.