С подключившимися к делу родственниками, зона, утробно рыкнув, разинула свою смердящую пасть с гнилыми зубами, ожидая очередную жертву.

Начавшиеся серьезные беспорядки внесли свои коррективы. Из-за возникшего повсеместного бардака о Гусеве просто-напросто позабыли. Когда затеваются глобальные перемены и уже стреляют пушки, рушится, казалось бы, незыблемое, разве значит что-то жизнь одного человека?

Ладно, хоть мать иногда пускали на краткосрочные — двадцать-тридцать минут — свиданки. О том, что нарушаются все нормы его содержания под стражей, Павел даже не заикался. Спасибо и за эти минуты, да за редкую баню и более-менее регулярные прогулки по внутреннему дворику гауптвахты.

Однажды дверь заскрипела. За Гусевым снова пришли, но повели на этот раз не на допрос и не на прогулку. По команде он забрался внутрь автозака, где сидели еще несколько арестованных офицеров.

Машина, натужно урча двигателем, покатила.

Гусев безучастно смотрел на лица соседей. Одного — майора «финика», взятого на растрате казенных средств, он видел на прогулках, другие были незнакомы. На всех лежала ощутимая печать безнадеги.

Говорить не хотелось. Кузов раскачивался на ухабах и поворотах, жесткая скамья удобств не добавляла.

А потом автозак остановился, металлическая дверца распахнулась. Луч солнца ударил в проем, и Павел зажмурился.

— Выходим, смертнички, — зло захихикал кто-то снаружи.

Этот ехидный голосок перебил другой — громкий, властный, когда возражать никому и в голову не придет:

— Первый, пошел!

Сразу же яростно, словно только и ждали этой команды, залаяли собаки.

Конвойный громко повторил команду и распахнул лязгнувшую дверь решетки.

Первым сорвался с места «финик», так как ближе всех сидел к выходу. Он суетливо подхватил свой баул — китайскую сумку, какие обычно продают на рынках, скособоченно пробежал мимо солдата и, согнувшись, замер на секунду в дверном проеме, приноравливаясь спрыгнуть. Но и этой секунды конвойному показалось много. Он пинком выпроводил «финика» наружу.

Гусев, по слухам, доходившим до него на прогулках, знал, что этому майору скоро вынесут приговор. Возможно, сегодня. Поэтому он уже приготовился на этап.

С улицы донеслось:

— Второй, пошел!

Конвойный снова продублировал команду.

Когда очередь дошла до Гусева, он, наученный печальным примером не только незадачливого майора, но и других, оказавшихся прыткими не в должной мере, пулей вылетел из автозака, избежав обязательного сопроводительного пинка. Однако на улице Павла ждал другой сюрприз — как только он приземлился на потрескавшийся асфальт, ему на спину резко опустилась резиновая палка другого конвоира. Сбитый этим ударом с ног, Павел, шипя от боли, на четвереньках быстро прополз до сидящих на корточках товарищей по несчастью, в этот раз все же получив унизительный пинок в зад. Да еще и собака — немецкая овчарка хищно клацнула зубами возле самого уха. В тот момент он даже испугаться не успел, но через секунду вместе с волной страха пришло понимание — еще чуть-чуть, и укусила бы за лицо. Однако конвойный вовремя натянул поводок. Псина захрипела от обиды и ярости.

Гусев устроился на корточках, положил руки на затылок, тяжко переживая унижение.

И снова:

— Первый, пошел!

Первый побежал в распахнутую дверь неказистого здания, возле которого в небольшом дворике, огороженном высоким забором из рифленого железа, сидели привезенные офицеры.