Вокруг лежали убитые и тяжелораненые, почти не подававшие признаков жизни. Валялось оружие, в основном различные модификации автомата Калашникова.

Павел схватил «АКСУ», проверил содержимое магазина и ящерицей заскользил между телами, чувствуя, как острая щебенка впивается в тело.

Не гнушаясь осмотром мертвых тел, обзавелся еще тремя полными магазинами — одиночным и двумя спаренными, перемотанными синей изолентой, и только тогда почувствовал себя увереннее. Осталось понять, кто друг, а кто враг — ведь обе стороны носили форму Российской армии.

Как они различали друг друга, оставалось совершенно неясным, пока Гусев не заметил, что у некоторых лежащих на левых рукавах повязаны белые ленточки. Очевидно, опознавательный знак опозеров.

Перестрелка усилилась вновь. Опять забегали люди.

Гусев снова залег, не зная, что предпринять. Вдруг рядом упал солдат — молодой парень с искаженным в злобной гримасе лицом.

Павел увидел на его левом рукаве белую ленточку, но выстрелить не смог. Не верилось, что это враг, которого надо прикончить во что бы то ни стало.

А вот солдат, ничуть не медля, перевалился на левый бок, направил автомат в лицо Гусеву и нажал на спусковой крючок.

Павел в страхе зажмурился, но рокового выстрела не произошло.

Открыв глаза, он уставился на парня, пытаясь осознать, что случилось. Почему тот не стрелял? Неужто пожалел?

Солдат вытаращенными глазами глядел на Гусева и пытался сменить магазин, но его руки сильно тряслись, у него ничего не получалось.

Тут Павел словно опомнился. Тряхнул головой и выставил перед собой оружие.

Солдат отчаянно заорал, срываясь на визг:

— Не стреляй, сука!!!

И снова попытался сменить магазин.

Для Гусева секунды растянулись в вечность. Он выстрелил не целясь, зная, что попадет, ощущая себя паскудно, последней сволочью.

Пули угодили лежащему на левом боку противнику в живот, в грудь и в лицо. Голова парня неестественно сильно откинулась назад, будто была на резиновой шее.

Гусев сел, не сводя глаз с убитого.

Откуда-то появился сильно хромающий на левую ногу майор «финик». Лицо его залила кровь, правый глаз заплыл.

Чувствовалось, что он не в себе. Не узнав Гусева, устало опустился рядом и проговорил, шепелявя разбитыми в лепешку раздувшимися губами:

— Лицо болит, прикладом огреб. А в левом сапоге вода хлюпает, черпанул, наверное.

— Ранен ты в ногу, — сказал Павел, присмотревшись.

Но бывший майор его не слушал. Он продолжал шепелявить:

— Сапоги у меня новые, не пойму, когда продырявиться успели. Заменить надо…

— Давай помогу, посмотрю, что там у тебя, — предложил Гусев.

— А?..

Павел молча принялся стаскивать сапог и только сейчас заметил дырку в голенище, почти под самым срезом. Майор отчаянно застонал и откинулся на спину. Голень и стопа у него были совсем красные и мокрые, а из сапога вылилось, наверное, поллитра крови.

Ранение оказалось осколочным. Кусок металла угодил в голень, чудом не задел кость и вырвал часть икроножной мышцы. Рана обильно кровоточила.

— Твою-то мать!

Гусев сорвал белую повязку с убитого солдата и перетянул ногу раненому. Кровотечение почти остановилось. Раненый что-то бормотал, но Гусев его не слушал, смотрел — то на свои окровавленные руки, то на чужую, красную от крови ногу, то на убитого солдата, то на лежащие повсюду тела…

Павел испытывал сильный страх. Сознание пронзали обрывочные мысли:

«Все по-настоящему… Я на войне… Вот мертвые… Вот этого я убил… Убил человека… Я на войне…»

Откатившаяся перестрелка опять заметалась поблизости. Появились солдаты без белых повязок.