— Слава богу! Вот фотопленка. Чертежи — в сигаретах...

— Давайте сюда! Что‑нибудь передадите на словах?

За узкой спиной Жоржа, в тех самых кустах, откуда он выполз, я увидел сразу несколько теней. А за сараем, сзади... Это не ветер, не шум наката. Сквозь шепот Жоржа мне послышался едва уловимый звук шагов по песку.

— Время связи прежнее, — шептал Жорж. — Было очень трудно, но раз тут фрау Ирма... Надо идти. Фрау Ирма!

Анни вошла в квадрат, освещенный луной. За ней остальные. Жорж внезапно сжался, как улитка, втянул голову в плечи:

— Это не фрау Ирма! Мы с ней в Новороссийске...

Я схватил его за руку, опущенную в карман куртки:

— Ни с места!

Мой пистолет — у его лица.

За сараем — команда по‑русски:

— Вперед! Не стрелять!

Ковров закричал:

— Предали!

А Пелевин кинулся на меня сзади с ножом. Анни бросилась между нами...

Выстрел!

Рухнула задняя стенка сарая, и мгновенно, как из‑под земли, спереди, сзади — матросы в бушлатах, вскинутые стволы автоматов, яркий свет фонарей.

Пелевин лежал на земле среди рыбьей чешуи. Шелагуров поставил пистолет на предохранитель и сунул его в карман. Двое матросов с зеленой окантовкой на погонах уже держали Жоржа, а Ковров бросил оружие на землю и закрыл лицо руками.

Ко мне подошел капитан первого ранга. Наш разговор был краток. Коврова и Жоржа уже увели.

— Можете работать спокойно, — сказал начальник разведотдела. — В установленное время штаб «Цеппелин» будет получать шифровки от «группы Ирмы». А мы будем ждать ваших вестей из Констанцы, товарищ Штурманок.

Мы с Анни вышли из‑под навеса. Меньше минуты оставалось быть вместе.

— Анни, — сказал я. — В пятнадцати километрах отсюда живет моя мать. Домик в Сухуми, у виноградника, на склоне горы Баграта. Ты придешь к моей матери и скажешь, что я по‑прежнему в партизанском отряде на Украине. А на этом берегу я не был. Я не могу прийти, пока идет война, потому что я один из нашей семьи воюю. За отца и за брата.

— А я? — спросила Анни. — Разве я не из вашей семьи?

— Ты... К чему говорить? Но я хочу, чтобы ты знала, Анни. Ты не связана никаким долгом передо мной. Ты дала мне так много, что мне хватит на всю жизнь. На тысячу лет, и на год, и на день, и на последний час.

— Ты глупый, — сказала она. — Где бы ты ни был — на воде или под водой, на этой земле или на другой, даже под землей, — я буду ждать, потому что ты непременно вернешься ко мне. Помни! Я жду всегда!..

Растворились, скрылись в тенях кипарисов матросы. Вместе с ними ушла Анни. Только один Шелагуров остался со мной. Мы постояли молча перед тем, как расстаться надолго, может быть навсегда. Он был такой же, и волосы не почернели, и не сгладились чудом морщины, и не стали молодыми глаза, но в них снова светился тот самый живой огонь, который всегда отличал его. Голос его был твердым и рука не дрожала при прощании.

Мой первый командир, мой штурман провожал меня в мере. Он снял с руки часы:

— Возьми! Приносят счастье!

— Жду вас в Констанце, — сказал я, — флот и тебя.

Я отошел уже далеко, обернулся, прежде чем войти в тень прибрежных кустов. Предутренний бриз повеял с берега, донес до меня еще раз голос Шелагурова:

— Счастливого плавания... Крепить по‑штормовому!

Я шел к морю, и луна уходила в море. Всё ниже, ниже...

Ночь кончается. Кончается ночь.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Североморск. Вице‑адмиралу Ш‑ву.

Дорогой друг Александр Николаевич!

Поздравляю тебя с двадцатипятилетием нашей Победы!

А вот с твоей собственной полусотней не поздравил.