– Мать моя!.. – невольно слетело с языка.

Там, позади, над толпою медленно поднимался в воздух давешний гимназист. Он не размахивал руками, подобно птице, вообще почти не двигался и тем не менее каким-то образом взлетал ввысь, словно перестали действовать не только законы общества, но и законы природы.

Это было невероятно, немыслимо, и Орловский помотал головой, стремясь прогнать наваждение.

Тщетно. Все так же поднимался над толпой романтический гимназист, и толпа стояла, почти безмолвно взирая на чудо.

«Я схожу с ума», – мысль прозвучала спокойно, не вызывая ни удивления, ни страха. Скорее, напротив. Раз весь мир вдруг обезумел, то может ли один человек сохранить рассудок?

– Господи… – Стоявший рядом солдат перекрестился дрогнувшей рукой и забормотал молитву.

Может, с ума сошли все, кто в данный момент находится на площади? Или это случилось намного раньше?

Юноша меж тем был уже в добрых трех саженях от земли и продолжал подниматься выше.

– Надо только захотеть… – донеслось сверху, и в этот момент, прерывая голос, раздался оглушительный выстрел.

Природа оказалась сильнее человеческих желаний. Тело гимназиста безвольной куклой рухнуло с высоты, и по толпе пронесся облегченный вздох.

– А неча!..

Рослый солдат деловито забросил винтовку за спину.

Кто-то довольно усмехнулся, кто-то гадливо сплюнул, а один-другой по привычке перекрестился:

– Слава тебе, Господи! Отлетался, гаденыш!

Толпа стала деловито рассасываться, и лишь некоторые пошли посмотреть на тело.

На этот раз Орловский был в числе некоторых. Он был образованным человеком и прекрасно знал, что человек летать не может. То же самое образование не позволяло верить в откровенные чудеса, но, с другой стороны, глазам-то своим верить надо!

Подбитый гимназист лежал на невысоком прогнувшемся кусте. Курточка на груди набухала кровью, а в мертвых глазах застыло недоумение, словно он так и не успел понять, что же произошло.

– Меткий выстрел, – одобрительно заметил кто-то из зевак. – В самое яблочко.

– Это точно. Срезал, как куропатку, – поддержал другой.

О том, как человек мог взмыть ввысь, не прозвучало ни слова. Подумаешь, эка невидаль! Гораздо приятнее убедиться, что не перевелись еще отменные стрелки, одною пулей способные бить влет любую дичь.

Орловский в последний раз взглянул на убитого и усталой походкой двинулся поближе к перрону. Посадку могли объявить в любую минуту, а то и не объявлять вообще, и следовало быть рядом с поездом. Жди потом другой, если он еще будет!

В хорошее Георгий уже не верил. Все, для чего он жил, исчезло, растворилось в памяти вместе со всем прежним миром. Новый же не принимало сознание, и еще больше – сердце.

Пальцы сами скрутили самокрутку, а вот прикуривал Орловский долго. Огонек упорно гас, не успевал перекинуться на завернутый в газету табак. Возникло желание плюнуть на все, выбросить ко всем чертям негодное огниво вместе с цигаркой, но потребность закурить, втянуть в себя табачный дым оказалась больше.

Наконец Георгий добился своего. Он стоял, прислонившись к выщербленной стене, машинально смотрел на ближний вагон, и в голове все крутилось: «Как?»

Вагон перед глазами вдруг вздрогнул и поплыл. Орловский подумал, что от крепкого самосада и переживаний закружилась голова, но тело само метнулось к тамбуру, и свободная от поклажи рука вцепилась в поручень.

Посадку, как очень часто бывало в последнее время, решили не объявлять.

Или, скорее всего, это просто никому не пришло в голову.

Потом грянул Егерский марш, и под его бравурные аккорды пришел черед главных сил.