— Прелестно, просто прелестно! И какой красивый вид… Этот маленький садик… Все с таким вкусом… Анри, что ты молчишь?

Муж практично и немного враждебно спрашивает:

— А гостиная сколько метров?

— Двадцать три квадратных метра, — отвечает мадам Сипонелли. — Первый этаж вместе с террасой — сорок два метра. Этот типовой домик называется «хижина рыбака».

Шепот, они советуются, я прислушиваюсь. Зависть возможных покупателей показывает, что я был прав, купив этот дом, его есть за что любить, и Эвелина рано или поздно тоже полюбит. Голоса удаляются, супруги останавливаются на берегу канала. Женщина долго разглядывает фасад. Подсматривая из-за занавески, я догадываюсь, что она бормочет: «Как жаль».

Слышишь, Эвелина? Для этих прохожих я совершенно счастливый человек. Когда снова увидимся в Гренобле, я скажу, чтобы тебя поддразнить: «Чуть не продал дом», а ты ответишь: «Я тебя ненавижу» — такие жалкие крохи любви только и перепадают мне.

Утренний Пор-Гримо, раскрашенный, нарумяненный, полный туристов, мне не нравится. Я предпочитаю ночной, весь в легких отблесках, полный тайны. Чувствуешь присутствие моря, днем оно не более чем прирученная вода. Море начинает жить только в сумерки, жизнью скрытой, полной тихих всплесков, легкого шуршания прибоя, нежных прикосновений ветра. Оно ласкает полуночников. Медленно возвращаюсь к себе. Бросаю взгляд на яхту, несколько раз я ночевал на ней. Старый рыбак в измятой яхтсменской фуражке, присматривающий за яхтой, отдает мне по-военному честь. Это реальность… Еще с террасы слышу телефонный звонок, конечно Берта, она будет звонить, пока я не отвечу, лучше уж покончить сразу.

— Берта? Что-нибудь случилось?

— Ничего, я просто хотела узнать, как ты добрался.

— Как видишь, хорошо. Уже двенадцатый час, тебе пора спать.

— Не могу, не терпится попасть в Изола. Так хочется, чтобы все получилось. Лангонь уверен в себе, считает, что дело в шляпе, но он всегда так думает. Мне важно знать твое мнение.

— Ты очень любезна, но я теперь так мало катаюсь на лыжах.

— Тем не менее! Ты увидишь, разница бросается в глаза.

— Что ты там грызешь?

— Леденец. Когда нервничаю, не могу удержаться, ты же знаешь.

От чего она действительно не может удержаться, так это от бесконечной болтовни с кем-нибудь. Сидит, откинувшись на подушки, пачка сигарет «Стюивезан» и зажигалка — слева, мешочек с конфетами и пепельница — справа, очередная жертва — на другом конце провода. Франсуаза Дебель, Люсьена Фавр или кто-нибудь другой. Сегодня вечером я. Она рассказывает в подробностях, что случилось за день, все время спрашивая: «Ты слушаешь?», чтобы убедиться, что я не заснул.

— Если вы все согласитесь, надо будет принять кучу решений. У меня голова идет кругом. Провернуть такое дело! Если ошибемся, крышка. Зато если выиграем, сорвем неслабый куш.

Иногда, не в обычных разговорах, а только в самых интимных, чувствую, сейчас к нему дело и идет, Берта употребляет словечки из обихода Эвелины,

— Знаешь, Жорж, это будет мой последний бой.

— Ну ты скажешь, — говорю я вежливо.

— Да, да. Фабрика не предназначена для выпуска больших серий. Встанет вопрос о цене. Она должна быть конкурентоспособной, у меня кое-какие цифры перед глазами. Партия еще не выиграна.

— Мы рядом, чтобы тебе помочь.

— Да, я рассчитываю на вас, у меня уже нет прежней энергии.