Галина Борисовна тоже знала Ипполита. Ипполит был концертмейстером в детском саду “Жужелица”, а по совместительству - просветленным дзен-буддистом. В его понимании “завтра” не наступало никогда.

    -  Настя хочет завести шута, - вдруг сказала она. - Игорек, слышишь? Наша дочь собралась обзавестись шутом. Будет выгуливать его на поводке, как Вован. Наносить побои средней степени. Разгружать психику. Игорек, ты что-нибудь понимаешь?

    -  Пусть возьмет это ничтожество. - Щеки Зямы просветлели и колыхнулись. - Прирожденный паяц. Представляешь, Гарик, он уже трижды отказал мне в публикации. Трижды! За полгода. Дескать, мое творчество плохо подходит к тематике журнала “Нефть и газ”. Я у него спрашиваю: а твое? твое драное творчество?! Оно хорошо подходит к тематике?! И этот скоморох мне отвечает: я в “Нефти и газе” работаю. А публикуюсь я в “Новом хозяине”. Нет, ты понял? Это ничтожество - новый хозяин, а я даже к нефтегазу не подхожу!

    Гарик взял ломтик лимона. Посмотрел на просвет:

    -  Зямочка, не унижайся. Потомки оценят. И ты, Галочка, успокойся. У девочки трудный период. Сейчас многие заводят - семью, машину, собаку...

    -  Но ведь не шутов?

    -  Я бы завел, - сказал Зяма. - Я бы читал ему стихи. Но у меня нет денег на шутов. Мои шуты - бесплатные. Они публикуются в “Новом хозяине”.

    Лимонный монокль в глазу придавал Гарику странную значительность: комично-породистую. Опытные циркачи, рожденные, что называется, в опилках, шепчутся меж собой: таким бродит ночью под куполом шапито призрак барона Вильгельма фон Шибера, безумного лотарингца, променявшего титул на любовь акробатки Нинель, а шпагу дворянина - на погремушку клоуна. Шаповал была не в курсе балаганного фольклора, но если повествование ведут Третьи Лица, сведущие во всяких материях, то стоит ли удивляться разнообразию сравнений?

    Впрочем, монокль вскоре был съеден, и образ развеялся.

    -  Мальчики, у меня сегодня был трудный день. Я иду спать.

    -  Спокойной ночи, дорогая. Не возражаешь, если я в среду соберу мальчишник? Человек на десять? Тихонечко, интеллигентно...

    -  Она не возражает, - сказал Зяма. - Галка всегда была умницей. А в сравнении с этим ничтожеством - так и вовсе царицей Савской. Галка, ты прелесть. Я посвящу тебе поэму.

    И умница не стала возражать. Пусть будет мальчишник.

    Пожалуй, этот диалог мы могли бы дать как-нибудь иначе. Более прозаически, что ли? Но увы - ночь. В смысле темно. И в спальне не горит даже крохотного ночничка. Ничего не видно; лишь смутный монблан кровати, и сквозняк надувает паруса оконных гардин. Плывет бригантина во тьме, скрежеща такелажем, впитывая ледяной огонь звезд. Воет на Москалевском пустыре собака: по покойнику или так, от волчьей тоски. А может, умелый звукооператор врубил запись лая и курит себе в кулачок, пуская дым за дверь будки. Луна отражается в стекле, прикидываясь портретом лысого дядьки. Очень умного. С бородкой. Скорее всего дядька - поэт. Слегка похожий на Зяму, но вряд ли.

    Будем считать, это Шекспир.

    Или кто-то, все же больше смахивающий на Шекспира, нежели на Зяму.

    Плывет бригантина в ночь, со сцены в зал, и все никак не доплывет до пристани...

    Г а л и н а

    Немного отдохну

    И двину вновь на штурм твоих ушей,

    Для моего рассказа неприступных.