— Странно, — произнес он, — от Хованского здесь отбивался я, а прославляют Кмитича!

— Знаменит ваш сябр, — продолжал улыбаться Ганович, — прямо народный герой! Видимо, пока мы в замке отсиживались, он тут в округе не мало побил людишек этого Хованского. Потому и снялся сей воитель так быстро из нашего города.

— Так, — кивнул соглашаясь Михал. Волна ревности резко схлынула. «Все же Кмитич народной славы и в самом деле заслужил больше, чем я».

— Ладно, поехали дальше, — сказал бурмистру Михал, слегка пнув коня каблуками в бок…

Здание городской ратуши московиты взрывали дважды, но — о чудо! — оно дважды выстояло. Правда, в этом обшарпанном будынке находиться или работать как прежде, было пока что трудно, но вокруг самой ратуши бойкие торговцы уже развернули свои ряды. Внутрь ратуши Михал заходить не стал: там деловито возились люди, разбирая завалы разбитой мебели… Оживленно беседуя с бурмистром, Несвижский князь прошел к башне замковых ворот, за которой возвышался Фарный костел. Сей католический собор Божьего тела для странника, впервые посещающего Несвиж, казался просто огромным для сравнительно небольшого городка. Особенно он и пострадал: следы от пуль и ядер шли по всему фасаду. Михал с грустью вспомнил, как в костеле стрельцы и казаки устроили резню и как ворвавшиеся туда гусары Михала кололи их на галереях, выбрасывали из окон… Суета, кровь и крики того боя словно наяву ожили в голове Михала. Он даже закрыл глаза, прикрыв их рукой, и потряс волосами, разгоняя дурные видения.

— С вами все нормально? — заботливо поинтересовался бурмистр.

— Так, все добро, — Михал вновь взглянул на фасад костела.

— Его привести в порядок в первую очередь, — приказал Гановичу Михал, — ведь это самый первый построенный в стиле барокко на территории всей восточной Европы храм. Наша гордость.

— Слушаюсь, — кивнул Ганович.

А вот пруды… Кажется, война так и не тронула их своей костлявой лапой — пруды были все такими же зачарованными и романтичными. У задней части замка в пруды все еще живописно вписывался мыс с вполне целыми, не пострадавшими вазами. На одной из ваз сохранились надписи о победах в Грюнвальдской битве.

Неожиданно внимание Михала привлекла хорошо знакомая, но уже почти забытая песня, доносившаяся издалека, исполняемая детскими голосами. Эту песню обычно всегда пели на Ярилу:

Михал обернулся. Два юноши вели под узцы белого коня, на котором восседала темноволосая девочка в белом платье.

— О, — улыбнулся Михал, указывая Гановичу кнутом, — выбрали Лялю на Ярилу!

— Точно, — просиял и бурмистр, — не забыли праздник! Молодцы!

За белым конем с девочкой, выбранной накануне в качестве самой красивой, шла группа детей, весело распевая песню.

Михал ткнул пятками своего скакуна и поехал навстречу праздничному кортежу. Он всегда любил посмотреть на ту, которую выбирали символической князевной древнего праздника. Обычно это была девушка лет пятнадцати или шестнадцати. Но сейчас в седле сидела девчушка не старше десяти лет.

— Маловата, что-то, — повернулся Михал к Гановичу. Оба пана на время забыли заботы, увлеченные невинной, но такой светлой детской забавой.

— Маловата, — кивнул Ганович своей бежевой шляпой, — но откуда взять нормальных взрослых девушек, пан Михал? Дважды москали нападали на Несвеж, жгли и убивали. Тут все разбежались. Не попадать же девушкам в лапы татарину или казаку!

— И то верно.

— Вот и остались дети да старики одни.