- У нас (говорили другие ссыльные) из нашей партии единожды бежал молодой да небывалый, горяченький. Екнуло сердце и суставы затрещали прежде времени. Думали: цепи не минуем, а зима во всей силе. Собрались мы в кучу, потолковали, померекали, пришли к начальнику: так, мол, и так, ваше благородие. А вы нам сделайте эту милость: пустите на поиски! Мы вам этого беглого сыщем, чтобы вам со счету не сбиваться и перед начальством своим не ответствовать.

— Ладно! — говорит.

Офицер был старый, свое дело знал, да знал он и нашего брата; чуток был на варнацкое слово.

— Ступайте! — говорит и конвойных нам не дал. Пошли мы от своей артели, пошли на ее страх, сами из себя и сыщиков выбрали. В лесу сделали облаву. Проходили ночь, много утра, на другой день взяли. В полудень через сутки сошлись, где сказано, и к начальнику привели прибылого да новенького: бежал от нас молодой парень лет восемнадцати, а наши ребята старика сгребли, лет пятидесяти. Старик бродяга был, на бегах, а бродяг в сибирских лесах, что пня, не искать стать.

— Не того привели! — сказывает офицер.

— А вам, мол, ваше благородие, не все равно?! Подумал начальник, согласился принять этого.

Был бы, значит, счет верен, а там наводи справки, на чьем этапе смена сталась.

— Ну а старик? — спрашивал я.

— Ломался, упирался на первых порах, дело известное. Мне-де, слышь, и погулять хочется, и кого-де вы еще мне подставите: может, каторжного, может, бессрочного… и в лесу-де мне не в пример лучше, чем с вами… Сказывал много, всем нам слова его смешны даже сделались.

— Ты, мол, стар человек, а глуп очень. Черт тебе мешает в Иркутске сказаться: я-де не я, по ошибке за другого в список включен. Там начнут казенные справки делать, а ты сиди в тепле. На морозе-то, мол, дурак, хуже, да и не на всякий день харча промыслишь, а в остроге казенный.

Подумал старик, сдаваться стал. Обсказывает:

— Не осерчало бы начальство которое…

— А тебе, мол, с ним детей крестить! Пущай серчает, пущай справляется, не что ему делать, начальству-то твоему! вишь, пожалел!.. Ты думаешь, на спину-то тебе оно крест повесит за то, что ты волком-то по лесам бродил? Этого, брат, баловства и в Рассее не любят.

Старик опять подумал, а мы ему ото всей артели рубль серебром положили: согласился. И пошел этот старик с нами. После будет сказываться непомнящим. Так его начальство и писать везде и всегда станет.

Обычай меняться именами, любовь к псевдонимам на этапах сильнее, чем в других местах каторжных. Иногда за самое ничтожное вознаграждение соглашается бобыль-поселенец сказаться каторжным для этапов, чтобы объявиться потом поселенцем вблизи самой каторги, когда облагодетельствованный им, прикрытый его званием каторжник остался далеко назади и где-либо в волости воспользовался более легкими и льготными правами посельщика. Обычая этого не остановило и строгое решение загона, повелевающего поселенца с псевдонимом оставлять на каторжной работе 5 лет, а каторжному, по наказании на месте ста ударами лоз, к двадцатилетнему сроку прибавлять еще 5 лет. Обмен именами не прекратился и между поселенцами, несмотря на то, что обоим предстояло пробыть за то на заводской работе по два года.