Вадим был прав. Старый клоун Пьеро не мог уже один забавлять публику, посещавшую театр. Все его старые проделки успели надоесть зрителям. Появление нового клоуна было как нельзя более кстати.

Андрюша лучше всех понял Пьеро. Старик был беден и несчастлив. Он жил ради внука и работал только для него. Он был желчен и сердит, старый Пьеро, и никто не любил его в труппе. И Андрюша всем сердцем жалел его. Старому клоуну трудно было зарабатывать своим шутовским трудом кусок хлеба, тяжело было ломаться перед публикой, когда его дряхлые кости ныли и болели, прося отдыха. Андрюша всеми силами старался помочь ему в его труде. Труд клоуна не нравился и мальчику, но ему жаль было огорчать старика просьбою другой работы у директора театра. Он знал, что его участие в деле Пьеро и его помощь пришлись кстати. И когда сегодня насмешники братья-акробаты слишком пристали к нему, он только нахмурил свои черные брови и отвечал:

– Стыдно вам… Чего вы пристаете ко мне? Разве зарабатывать свой хлеб трудом позорно? В таком случае и вы поступаете скверно, ломаясь перед публикой!

– Молодец, Андрюша! Хорошенько, хорошенько их! – радовался Вадим, успевший сойтись с Андрюшей за последнее время и искренно полюбивший своего нового товарища по цирку.

Но Андрюше было не до него.

Андрюша сильно беспокоился в этот вечер. И не за себя беспокоился мальчик: его страшил первый выход перед публикой его названой сестры. Девочка должна была проделать трудную штуку с Цезарем и Юноной, которые едва-едва за этот месяц успели привыкнуть к ней.

Он наскоро натер себе лицо мелом, как учил его в продолжение месяца старый клоун, m-r Пьеро, густо накрасил румянами щеки, губы и кончик носа, замазал ресницы и брови (отчего его красивое личико приняло сразу глупо-растерянный вид) и, в своем широком клетчатом клоунском балахоне, в необычайно высокой шляпе, вышел за дверь уборной.

Маленькая, розовая, нарядная, как бабочка, девочка, вся в блестках, с распущенными кудрями по плечам и с яркой звездочкой из электрических лампочек над лбом, поджидала его у дверей уборной и, лишь только он появился, кинулась к нему на шею.

– Что ты, Сибирочка? Чего ты взволновалась так? Боишься? – наклоняясь к девочке и целуя ее, спросил заботливо Андрюша.

– Я ничего не боюсь, я не волнуюсь, только… только… я бы хотела снова очутиться в нашей Сибири с тобою вместе, – печально проговорила девочка, блеснув своими синими глазами.

– Ха-ха-ха-ха! – послышался грубый хохот, и Никс, розовый, нарядный, предстал так неожиданно пред ними, точно вырос из-под земли. – Нежная сцена: братец и сестрица празднуют труса пред началом представления, – насмешливо произнес мальчик и кнутиком, который держал в руке, слегка ударил по плечу Андрюшу.

– Не смей так шутить со мною! – серьезно и спокойно остановил его тот.

– Скажите, что за барин явился! С ним и пошутить нельзя! – пуще расхохотался Никс и еще раз, уже много больнее, прошелся кнутом по спине Андрюши.

– Берегись, или я отниму у тебя твой кнут, – спокойно проговорил Андрюша, хотя голос его дрогнул от затаенного гнева, а черные глаза ярко блеснули.

– Попробуй!

И в третий раз Никс поднял кнут, проговорив скороговоркой:

– Ты должен терпеть от меня все, потому что, не приведи я тебя сюда, ты и твоя глупая подруга должны были бы умереть на улице без куска хлеба!

– Вот потому-то, что ты сделал для нас это, я и не хочу проучить тебя, как ты этого заслуживаешь, и только отниму у тебя твой хлыст, – выходя разом из своего спокойствия, произнес Андрюша.