Галина Тимофеевна невольно разулыбалась незнакомым птицам, деревьям, насекомым. Все здесь было незнакомым, чужим, но потому и страшно интересным. И теперь можно все это посмотреть! Например, посмотреть на кондора, как он описывает круги в дымном небе над Кордильерами. Мелькнула картинка из детской книжки, из Жюля Верна — кондор уносит в когтях…

Наверное, здесь нет кондоров, в смысле, их нет тут, в плоской, везде одинаковой пампе. Там, где стоит их эстансия. Тут красиво и удобно жить, но тут везде только равнина. А кондоры водятся, где горы. Кордильеры — это где-то тысяча, полторы тысячи километров на запад. Но ведь она может и проехать эти километры! Здесь везде отличные дороги и прекрасные, дешевые машины. Через неделю, две, когда все немного устроится… Взять машину, и через два дня она будет уже в Кордильерах. А здесь, наверное, есть и туристские маршруты? И которые с комфортом, и для любителей палаток и костров? Надо будет узнать, потому что надо же освоить эту чужую, незнакомую страну, раз уж в ней жить.

Она теперь все может. И изучать небо, и ездить. Не надо ни преподавать, ни играть светскую даму, а готовить и убирать будет прислуга. Валерка живет своей жизнью. Даже Валерка! А Мария давно сама по себе. Вроде собирается замуж… За кого? Она толком и не сказала. Надо будет позвонить…

И не может она ничего. Не может вернуть ту девчонку с длиннющими косами, бегущую по берегу Байкала. Вставало солнце где-то там, за горами, за долами, где за хребтами — Япония. Разливался рассвет по байкальской удивительной воде, розовел, золотились облака. Все было впереди — и день, и жизнь. И казалось: розовым и золотым будет то, что начинается с рассветом.

Да ведь и было это! Было! Было! Вон сколько было всего… И дел, и приключений, и романов. Почему же вспоминается так остро, как шла с отцом вдоль воды вечером, как он показал ей на небо? Потому ли, что вспоминается вся жизнь под старость? И душным ужасом окатило Галину Тимофеевну от этого простого слова «старость».

Нет-нет, старость еще далеко! Еще несколько лет… О Господи, несколько лет…

А может, вспоминается потому, что главного-то в жизни так и не было. Давай, звезда моя, не будем врать самой себе. Много что с тобой случилось в жизни. Много чего еще будет. Но ведь не было того, что для тебя главное. Для тебя, как для любой нормальной бабы.

Никто не любил так, как отец. Любили парни, потом любили мужчины… И как любили!.. С ума сходили, землю целовали, все сокровища Земли сулили! Куда там строгому, разумному отцу. Но любили, чтобы им самим было хорошо, получается, свое же удовольствие. Любили то, что доставляет радость, приятно возбуждает и волнует. Но не любил никто за то просто, что вот есть она такая на свете. А отец любил именно так.

И не было того, кем ей гордиться. На кого смотреть бы снизу вверх. Кого обожать, чувствуя себя слабой и маленькой. Она же видела, какими глазами смотрели иногда из зала женщины на выступавшего мужа. На такого жалкого порой! А ей часто было завидно, потому что у них это было — смотреть на него такими глазами, а у нее, что тут поделать, — не было.

Тот первый мальчик? Как его хоть звали, того мальчика? Ну вот, забыла… И, скорее всего, навсегда. Ах, право, жаль! Этого мальчика она потеряла, и потеряла по дурости. Была и его дурость, и ее. Девки вообще страшные дуры, задирают пятачок, вот как она. А ведь на этого мальчика она могла бы так смотреть из зала.

А на Ваню Простатитова — не могла. Хоть Ваня и стал губернатором, а тот мальчик образовался, кажется, только в простого доцента. Или максимум — в профессора, и где-то там, далеко, на Байкале.

Но на того мальчика, а как же его звали, черт возьми! — на того мальчика она могла бы так смотреть, а вот на Ваню — не могла.