— Что же вы не рады, Николай Александрович?! — впервые Михалыч обратился непосредственно к Горбашке. — Вот, ваши в городе, теперь в Польце будет свободы, хоть жопой ее ешь! — внезапно рявкнул он свирепо. — И радуйтесь, никакого христианства!! Будьте счастливы!!

Истинное чудо — впервые Горбашка заткнулся и даже потупился, отводя глаза с видом крайнего оскорбления… Но отвел же!

— По крайней мере, одно ясно, — прокашлялся Сергеич, — не было конца рукописи. Последнюю страницу написать Ульян попросту не успел.

— А кто сказал, что последней страницы не было?! — Горбашке не достало сил не встрять; сев в лужу, он оправлялся стремительно. — Колоброд ее и дописал!

Михалыч безнадежно махнул рукой.

— Нет, вы как хотите, а судьбу рукописи необходимо проследить, — тихо, уверенно произнес Симр Авраамович, — давайте сделаем срез в более позднем времени. Скажем, через месяц…

— Не уверен, что надо забираться так далеко, — Михалыч тоже говорил вполголоса, — не уверен, что все решится через месяц. Асиньяр произвел на меня впечатление очень энергичного человека…

Бушкин уверенно закивал.

— Ну, возьмем недели две… Скажем, начало сентября… Как аппаратура, ребята?

— Может, чаю попьем? — взмолилась та же девушка, что кричала, прося придумать хоть что-нибудь. — Не могу я так, без перерыва.

Сделали перерыв. После него собралось хорошо, если половина бывших утром. Симр Авраамович беседовал о чем-то с инженерами, они гоняли аппаратуру в опытных режимах, гудение усиливалось и ослабевало, временами раздавались гул и треск.

Аппаратура была в порядке, постепенно снова открывалось Польцо уже 2 сентября 1484 года.

Та же площадь, только появились тронутые желтым листья. Безлюдье, но это уже и привычно. Без ярмарки так и должно быть.

Что это?! С приближением камеры стало видно: нижние ветки дуба увешаны трупами людей, мертвыми собаками и кошками. Рои мух облепили падаль; опять многие отворачивались от вида трупов в разной стадии гниения, отвратительных красок распада. Страшно подумать, какое зловоние царило в окрестностях «священного» дерева.

Такие дубы, посвященные Чернобогу, когда-то валили немецкие рыцари на священном острове Руяна. У Алексея Константиновича Толстого Боривой, воюющий с германцами, выглядит очень авантажно — как защитник отечества, спаситель от нашествия врагов… А если вдуматься — защищал-то он вот такие, посвященные Чернобогу, деревья… И что — деревья! Там, на немецком острове Рюген, славянской Руяне, были целые рощи. Такие вот рощи «священных» дубов, в точности как эти, в Польце. Их-то и валили немецкие рыцари из Мекленбурга… Между нами говоря, наполовину — онемеченные славяне.

Сгоревший дом Ульяна так и торчал черной паленой руиной. И вообще на площади, и независимо от именно этого дома, как-то пахло запустением. Поломаны были деревянные ряды, неухожены, заброшены прилавки, видно, что давно не метено.

И в церкви, превращенной в храм Чернобога, царило дикое запустение. Образа расколоты, сожжены и разбиты, везде понаставлены идолы. Но прав, прав был Ульян, средневековый диалектик, — идеи умирают, как и люди. Кому нужно это вот березовое бревно, отесанное в виде мужика, медведя или гибрида медведя с мужиком? До церкви, до иконописи, до представлений о Едином — может, кому-то и было нужно. А вот сейчас, после рождения Идеи… Ведуны могли бросить народ на своих давних конкурентов.