— Тарас Семёныч, не в том вон доме Ленин работает?

Беляев прищурил глаза, несколько секунд молчал, потом покачал головой:

— Нет, Захарыч, отсюда Кремля не видно. — И, положив на плечо Матвея руку, дружески спросил: — Не терпится?

Сбирая к переносью морщинки, Беляев вскинул на Матвея загоревшиеся молодым блеском умные глаза и заговорил вполголоса:

— Помню, Захарыч, перед войной ещё послали меня за границу по партийным делам. Приехал я в город Краков, вышел с вокзала и чую — нет у меня терпения. Мне надо товарищей искать, а я слоняюсь по улицам, гляжу на народ. Думаю про себя: «Ленин-то, может, тут же где-нибудь ходит». Вывернется из толпы какой-нибудь большой, представительный человек, и я с него глаз не спускаю. «Не Ленин ли?» — думаю. Потом, когда Ленина увидел, сам над собой посмеялся в душе. Оказался Ленин хоть и крепким, но невысоким.

— И мне он большим кажется, этаким вот, как дядя Силантий, — проговорил Матвей.

— Нет, он росту небольшого, чуть-чуть, пожалуй, повыше Финогена Данилыча, — сказал Беляев.

Дед Фишка не пропустил этих слов мимо ушей.

— Они, вишь, Тарас Семёныч, малорослые-то, дюже на работу шустрые. Я ведь и сам, когда помоложе был, страсть как бойко работал. Ей-богу! Матюша не даст соврать, — внушительно сказал он.

Беляев засмеялся, покашливая от табачного дыма.

Поезд затормозил, вагон, сжатый с обоих концов, заскрипел и медленно подъехал к платформе вокзала.

Иззябшие пассажиры, размещавшиеся на верхних полках, соскочили с них и, нагрузившись чемоданами и узлами, заспешили к выходу. Партизаны переждали, пока кончится суета, надели свои заплечные мешки и не торопясь вышли из вагона.

Беляев ввёл партизан в обширный, до отказа набитый разноликой толпой зал, посоветовал располагаться на тяжёлых дубовых скамейках.

— Я во ВЦИК поеду. Надо где-то ночлег получить да насчёт встречи с товарищем Лениным узнать, — сказал Беляев, когда мужики кое-как протискались к скамейкам.

— Ну, с богом, Тарас Семёныч, счастливого тебе пути! — отозвался за всех дед Фишка.

Беляев вернулся на вокзал в полдень, возбуждённый и радостный.

— Дела, товарищи, налаживаются, — сказал он, обращаясь ко всем, — ВЦИК телеграмму нашу получил, жить будем в гостинице «Европа».

— А когда к Ленину? — спросил Матвей.

— Владимир Ильич обещал денька через три-четыре принять, — ответил Беляев. — А пока Москву посмотрим, в центральных организациях побываем.

Партизаны оделись, подпоясались, взяли свои мешки и направились вслед за Беляевым. В валенках, подшитых кожей, в лохматых собачьих папахах, в красных дублёных полушубках, в домотканых цветных кушаках, они привлекали внимание прохожих, и те с любопытством осматривали их.

В гостинице им отвели большую светлую комнату, правда холодную, но зато с зыбкими варшавскими кроватями, письменным столом из красного дерева и телефоном. Вскоре Беляев принёс откуда-то два больших чайника кипятку. Матвей достал из мешка сухари, сало, и партизаны уселись за стол. Потом они вынули кисеты с самосадом и, усевшись близ окна, в которое хорошо было видно улицу, закурили, разговаривая о Москве, о Ленине, вспоминая свою далёкую и родную Сибирь. Вечером они по очереди помылись в ванне и за ночь, впервые за долгую дорогу, хорошо выспались на мягких постелях.

На другой день утром, когда все собрались идти смотреть Красную площадь и Кремль, протяжно и тонко зазвонил телефон. Тарас Семёнович торопливо взял трубку с аппарата, и партизаны затаили дыхание.

— Владимир Ильич ждёт нас, товарищи, — сказал Беляев, одёргивая на себе короткую тужурку из серого шинельного сукна.