|
"Так вон, - говорит, - посмотри на мачту..." - а на самом лица нет. Девица взглянула вверх да так и помертвела, "Это, - говорит он, - твоя матушка родима - это я-де убил ее и голову взял с собой, по писанию: "Бог-де соединил, человек да не разлучает". Девица молчит - чуть жива. "А знаешь, - говорит он, - Оленушка, кто я тебе довожусь?" Она молчит, только дрожит, что осиновый лист. "Я, - говорит он, - твой родитель, Спиридон Иванов, сын Хилков, а ныне воровской атаман Спиря Бешеный, хотел взять тебя, дочь свою родную, себе в полюбовницы"... Да как схватит себя за волосы, да как захохочет! а она-то, уж и Бог знает, что с ней сделалось, как глянет на мачту-ту, на материну голову, да на отца, как тот, с горя должно, сбесился, перекрестилась да со всего размаху в Волгу...
- Что ты! Ах, бедная сиротка! Ну, и что ж? - Только пузыри пошли... - И не пымали? - Где пымать! - Ну, а он? - Он хотел было туда ж за дочкой, да молодцы не пустили, связали... А там, как пришел в себя, достал с мачты женину голову и был таков! - Как? Пропал? - Пропал без вести. Одни сказывали - в Ерусалим пошел молиться, другие - что утопился. - Я здесь! Я - Спиридон Иванов, сын Хилков, не пропал и не утоп! раздался вдруг словно из-под земли глухой голос. - Здесь я! Стрельцы оцепенели от этого голоса и от этих слов. Они сидели в окопах, подведенных почти к самым монастырским стенам, и отдыхали после земляных работ, готовясь к приступу на следующее утро и слушая рассказы бывалого человека, старого стрельца, не раз бившегося на Волге с понизовою вольницею, в том числе с шайками атамана Спири Бешеного, а потом попавшего в водоливы к Стеньке Разину. Самый рассказ Чертоуса, - так звали старого стрельца, - подготовил слушателей к чему-то страшному, и вдруг этот подземный голос!.. Многие из стрельцов крестились, с испугом озираясь кругом; другие вскочили, чувствуя, что подземный голос выходил как будто у них из-под ног... - Чур! Чур! Чур! Наше место свято! Ох! - Аминь! Аминь! Аминь! Рассыпься! - Помилуй мя. Боже, по велицей... охте мне! - Это нечистый дух либо водяной, - говорили иные стрельцы, глядя на воду и невольно вздрагивая. - Нет, это ево душа бродит, земля ево не принимает, - пояснил Чертоус. - То-то! Не надо было поминать его не в добрый час. - А как было знать его! Кабы знатье - вестимо что... Где-то в ночной тишине заплакала чайка... Что-то проснулось в воде... Опять словно плач протяжный над морем, и опять тихо... - Это, поди, она плачет чайкою, Оленушка - что утопла. - ...Матушка! Матушка! - окликает Оленушка Неупокоева спящую мать. - Ты что, дитятко? - спрашивает сонный голос. - Мне страшно что-то. - Чего страшно, глупая? С нами крестная сила. - Вон кто-то за окном царапается. - То голуби спросонья крыльями. - А это кто плачет? - Чайка, али не слышишь? - Да, слышу, чайка. - Что ж ты не спишь? - Я сон видела... я летела над морем... лечу это и стала падать в море, ух! - Это к росту, глупая. - А меня из воды Спиря вытащил... - Ну, чего ж еще! Перекрестись истово, сотвори молитву Исусову и спи. - Жарко... в окно кто-то глядит... - Что ты! То бузиновая ветка... Придвинься ко мне ближе и баинькай, глупая... - Ох! Что это!.. Это грянула с сторожевой башни вестовая пушка, и глухой гул ее, казалось, отскочив от монастырских зданий, покатился по морю. Вздрогнули кельи, и сонный монастырь ожил: и ратные люди, и черная братия спешили к монастырским стенам, крестясь и спрашивая друг друга, что случилось, хотя каждый догадывался, что случилось что-то недоброе. В самом деле, над монастырем висела страшная опасность. Стрельцы, сделав в одном месте подкоп, под защитою которого они могли подобраться под самую стену, и протащив туда до десяти лестниц, ночью приставили эти лестницы и, пользуясь сном часового в этом месте, полезли на стену. |
