Все тонкие рубашки в пятнах. Последние джинсы Боббо залил ему в школьной столовой соусом.

Да, нелегкая задачка!

Когда Сикстен наконец появляется в кухне, папа уже завтракает. Он ест обстоятельно, как бывалый боксер, проработавший целую ночь – жареную грудинку с картошкой. Сыну он тоже положил изрядно – тарелку с верхом. Форменная водительская куртка висит на стуле. Жарко. Сквозь криво повешенные гардины солнце печет как ненормальное.

– Ну и погодка! – не отрывая глаз от тарелки, говорит папа. – Настоящее лето.

– Ага, – соглашается Сикстен. – Завтра, между прочим, последний день занятий.

Папа поднимает глаза. Смотрит на сына. Хмурится. Оглядывает мальчика с ног до головы.

– Нет, так не годится, – заключает он.

– Почему?

– Не по сезону.

На Сикстене лыжные брюки, такие тесные, что кажется, вот-вот лопнут, шерстяной свитер им под стать, на ногах – толстые серые шерстяные носки.

Сикстен усаживается за стол и поддевает вилкой кусок картошки.

– И что тебе не нравится?

– Да ведь лето на дворе! Жарища. Тебя же дразнить станут!

– Не станут, – отбивается Сикстен. – Все так ходят.

– Это в зимнем-то? – изумляется папа.

– Ну, да. Это модно. Не замечал? А все потому, что спишь днем. Ладно, все в порядке.

Папа улыбается и громко вздыхает. Вздох его похож на звук закрывающейся автобусной двери.

– Ну-ну. Наелся? Хочешь еще что-нибудь? – Папа с любовью глядит на сына, набившего полный рот картошкой.

– Яичницу бы, – выдавливает Сикстен.

Папа достает из холодильника яйцо, разбивает его о край сковородки и следит, как застывает белок. Сикстен тем временем быстренько перекладывает свою порцию на отцовскую тарелку и выскакивает из-за стола.

– Ну, мне пора!

– А яичница?

– Съешь сам.

В дверях Сикстен останавливается. Застегивает верхнюю пуговицу на штанах, глубоко вздыхает, напускает на себя счастливо-беззаботный вид и выходит на солнцепек.

Сикстен бежит вприпрыжку между автомобилями на стоянке, рюкзак лупит его по спине. Иначе нельзя: папа из окна смотрит ему вслед. Так он скачет, словно маленький веселый кенгуру, пока не добирается до Йонте.

Йонте – его лучший друг. Он старше на два года. Каждое утро он поджидает Сикстена у знака парковки. У него черный мальчиковый велосипед. Щурясь, он смотрит на приятеля сквозь толстые очки.

– Привет! Что так долго? Садись, подвезу.

– Свихнулся? Я же без шлема, – шипит Сикстен. – Отец с ума сойдет, если увидит.

Мальчишки катят велосипед до поворота, и только за углом Сикстен решается сесть на багажник.

– Чего это ты так вырядился? – спрашивает Йонте. Они мчатся к центру так, что ветер свистит в ушах.

– Все остальное грязное. Стиральная машина сломалась.

– Что ж ты отцу не скажешь?

– Да я говорил, – вздыхает Сикстен, – но сам знаешь, какой он.

Йонте знает. Друзья едут молча.

Проезжают химчистку и цветочный магазин. Мчатся мимо лавочки Слепого Свена, где Йонте помогает после школы. Сикстен совсем запарился, но вот и школа.

– Чёрт, ну и захохочут все сейчас! – вздыхает мальчик.

– Наплюй, – советует Йонте. – Вот Бетховен наверняка никогда не дергался из-за одежды.

– Бетховен не ходил в лыжных штанах.