— А ты обращался в суд? — спросил кто-то.

— Обращался. Но у меня не было денег, чтобы подкупить писцов, и дело выиграл Сципион Назика.

— Вся беда в том, — вздохнул Маний, — что богач всегда прав, а бедняк виноват. Нобилю всё прощается: грабёж, убийство, клятвопреступление и всякая подлость, потому что у него всюду друзья, а друзей делают деньги.

— Бедняк подобен рабу, — послышался чей-то голос, и тень приблизилась к Тиберию.

— Геспер! — вскрикнул Тит.

— Геспер-вольноотпущенник, — повторил Тиберий, вглядываясь в молодое мужественное лицо. — Ты нами, друг?

— С теми, кто угнетён, — молвил Геспер. Горько улыбнувшись, он прибавил: — Я вытерпел много в своей жизни и не знаю, как остался жив.

И Геспер рассказал страшную повесть своей жизни. Он был рабом сенатора, терпел унижения, издевательства, побои. За малейшую провинность на него надевал железный ошейник и сажали на цепь, как собаку, убегал — его ловили, избивали плетьми, надевали на шею колодку, морили голодом. Он хотел покончить самоубийством, но его зорко стерегли. Так продолжалось несколько лет. Он изверился в милости богов и человеческом милосердии. Однажды один нобиль, сторонник Тиберия, увидел избиваемого невольника и сжалился над ним. Он выкупил его у сенатора, отпустил на волю. С этого времени для Геспера началась новая жизнь.

Слушая рассказ Геспера, плебеи сжимали кулаки. Горе навалилось на людей, как высокая каменная стена, но плебеи знали: каменную стену нужно опрокинуть, и тогда хлынет свет на землю.

Когда Тиберий садился в лодку, чтобы плыть обратно, уже взошла луна. Яркий свет узкой тропинкой извивался на неспокойной воде, и набегавшая волна с плеском лизала золотым языком песчаный берег.

Глава XI

Слухи о борьбе за землю облетели всю Италию, перекинулись в Сицилию.

И Сервий сказал Нумерию:

— Тиберий Гракх стал народными трибуном, он хочет наделить плебеев землёй… Земля! Ты не забыл её запаха, Нумерий? Земля Италии пахнет не так, как земля Сицилии… Наша земля… Понимаешь? Она мать, кормилица… О Церера, добрая, благостная, единая!..

Сервий точно помешался: мысль о Цереатах, горах, тучных пастбищах опьяняла его больше, чем самое крепкое вино. Он видел своё поле, свой виноградник, свой маслинник, свою хижину, слышал рёв своего вола, мычание своей коровы, хрюканье своих свиней, блеяние своих овец, и душа его наполнялась счастьем, как чаша до краёв, а сердце билось всё трепетнее, всё порывистее.

— Пойдём, Нумерий, ко мне, — говорил Сервий. — Посоветуемся с Тукцией, что делать. О, какая радость на сердце! О добрый, благородный Гракх! Я помню, как мы с ним под Карфагеном…

И Сервий рассказывал о Тиберии с таким жаром, с таким блеском в глазах, что Нумерий думал: «Всё это удивительно. Не пойму только, зачем нобилю бороться за бедных земледельцев? И с кем бороться! И ради чего? Не могу понять… Поглупел я, что ли?.. Предположим, что боги послали Тиберия на землю, чтобы облегчить нужды плебеев… Всё это так… Но я… что же я должен делать? А может быть, и мне надо отправиться в Италию, получить там землю и жить с семьёй Аврелия, помогать ей… Бедная жена Аврелия! Как она перенесёт это горе!»

Тукция отнеслась ко всему более рассудительно; восторженность Сервия несколько пугала её. Она боялась, как бы муж не вздумал продать за бесценок хижину с садом, чтобы поскорее переселиться в Италию. И она сказала, выслушав Сервия:

— Всё это хорошо, но подумал ли ты, муж, что бороться бедняку с богачом нелегко? Я не знаю Гракха, не видела его никогда и хотя согласна с тобой, что он добр и благожелателен к нам, но боюсь, что боги будут на стороне богачей.