|
Они дрейфовали — то широко раскинув ноги, то плотно сжав их в девической стыдливости. Руки женщин безвольно свисали, а лица были рассечены широкой, как рана от топора, улыбкой абсолютного удовольствия, — а тем временем концерты в двудольных, трехдольных, четырехдольных и шестидольных размерах кружевами оплетали их животы. Все они были беременны, ибо это была камера затопления. После того как генные инженеры завершали свое дело — помогали оформить зародыш, — женщин переводили сюда, чтобы на последующих стадиях развития эмбриона подвергнуть их еще не родившихся детей воздействию гипнотической музыки затопления. Музыка эта несла подсознательные сигналы в виде примитивных квантованных картинок, которые «промывали мозги» неродившимся детям, сглаживали грубые швы и кромки работы генных инженеров путем внушения зародышам любви и почитания к музыке и к властям.
Прыгун неохотно отвел глаза от этих женщин-птиц, подавляя в себе желание соскочить в чашу, оседлать их в полете и совокупляться с ними, погружаясь вместе на дно чаши и снова взмывая вверх, в нарастающем крещендо кульминации под грохочущий вихрь звуков. Он знал, что не должен думать о таком, ибо ненавидит музыкантов и их леди. И все-таки не такая уж редкость — обнаружить родство между похотью и ненавистью, и сейчас он боролся с похотью, которая выросла из ненависти. Он вышел в коридор и закрыл дверь в камеру затопления, зная, какие сны будут преследовать его после этого дня. Дальше по коридору Прыгун толкнул другую дверь и обнаружил детскую. Торопливо прошел к колыбелям младенцев, рожденных в этот день, и начал просматривать имена. Не всякое дитя подойдет. Это должен быть новорожденный младенец, покинувший материнскую утробу прямо в этот день, причем ребенок более или менее значительного музыканта, не ниже Второго Класса. Наконец он наткнулся на табличку, которая привлекла его внимание: «ГИЛЬОМ ДЮФЕ ГРИГ». Возможно ли, что это — кровный родственник Яна Стамица Грига, Великого Мейстро города-государства Вивальди? Он вытащил ребенка из колыбели. Даже если это всего лишь племянник, его родители, если повезло, наверняка окажутся музыкантами по крайней мере Второго Класса. Младенец спал. В руках Прыгуна он казался таким маленьким и глупым. Интересно, какое ему дадут прозвище? Гил? Долю секунды Прыгуну пришлось бороться с внезапной нежностью. Ну уж нет, на этой стадии игры нежность недопустима. Он осторожно выскользнул в коридор и нашел лифт. Оказавшись между его трепещущими струнами, он провалился в колодец звуков, прижимая младенца к заросшей волосами груди. Однако когда Прыгун вышел в коридор первого этажа, там оказались три музыканта — они шли к лифту…
Глава 2
Процессия, сплошь «пышность и торжество», как говаривал Отелло, вливалась в зал. Горделиво и медленно, в безукоризненном слиянии с ритмом музыки, восемь юношей из класса Гила прошагали в огромное помещение Большого зала; их широкие плащи из напоминающего бархат мерцающего сукна сверкали вплетенными в ткань пурпурными вспышками, взметаясь за спинами мальчиков, будто крылья. Пурпур — цвет мальчиков, непосвященных, не прошедших инициацию. Когда ритуалы Дня Вступления в Возраст будут завершены и если юноши окажутся достаточно удачливы и изобретательны, чтобы остаться в живых, они уже никогда не будут больше носить этот цвет — сменят его на красный и оранжевый, желтый и белый цвета взрослых мужчин. Гил с трудом сглатывал на ходу — комок в горле становился все плотнее по мере того, как они продвигались по арене. Он представить себе не мог, что Большой зал так огромен. Пол убегал от него плавной восходящей кривизной, которая была бы абсолютно незаметна в любом помещении меньшего размера. Этот зал имеет в длину, прикинул он, добрых тысячу ярдов. Далеко-далеко впереди сидели судьи — крохотные пятнышки в алых креслах, увенчивающих сверху стофутовый сводчатый фасад Скамьи, который был чернее любого черного цвета, какой ему доводилось когда-нибудь видеть. |
