— Благослови нас, благослови нас, благослови нас! — пропел следующий юноша.

Литания завершилась.

— А-а-аминь, — протянула толпа. Можно было начинать экзамен.

Испытания юноши должны были проходить по отдельности, а пока что их отвели дожидаться своей очереди в изолированное помещение, чтобы никто из них не мог увидеть, что его ожидает, и подготовиться — или же свалиться в обморок от страха. Хотя каждый мальчик знал кое-что о предстоящем, потому что отец каждого конечно же подробно описал сыну характер ритуалов предыдущего Дня Вступления в Возраст, никто не мог знать всего, ибо точная схема испытаний менялась каждые четыре месяца, для каждого ритуала Дня Вступления в Возраст. Один за другим мальчики покидали помещение, чтобы встретить лицом к лицу свое будущее. Оставались только Гил и Рози.

И вот наконец к двери подошел служитель в светло-зеленых одеждах и желтом шарфе и объявил:

— Григ! Твоя очередь.

— Постой! — крикнул Рози, когда Гил шагнул к двери вслед за служителем.

— Да?

— Удачи тебе, Гил!

— Спасибо, Рози. Я буду ждать и кричать за тебя, когда настанет твоя очередь.

Но, выйдя наружу, он уже не был так уверен, что окажется на месте и сможет приветствовать кого-либо. Из шести ребят, вышедших перед ним, пройти испытания смогли только трое. Пятьдесят на пятьдесят. Неужели шансы всегда такие жуткие? Он не мог припомнить, чтобы слышал когда-нибудь разговоры о соотношении выживших и тех, кто был убит или кремирован, и внезапно к его горлу подступила тошнота. Некоторые из проигравших мальчиков были хорошими музыкантами. Лучше, чем Гил, намного лучше! И что это значит? — гадал он, вздрагивая.

Победившие сидели в золотых креслах на особой трибуне над полом арены, ниже и правее судей. Они были готовы смотреть на испытания самых слабых, неприспособленных — Гила и Рози. Гил поискал глазами проигравших и не нашел. Отсутствие тел означало, что все трое, по-видимому, были сокрушены достаточно быстро и сразу же отправлены в печь. Да нет, не обязательно. В конце концов, звуковое создание не оставляет растерзанного трупа своей жертвы. Оно поглощает человека целиком, подавляет молекулярные вибрации, которые и есть сущность всего, и исчезает с телом, прекращая его существование.

Трясясь от страха, он вышел вперед и остановился перед высящейся над ним Скамьей, подняв голову так, что мог видеть судью по фамилии Гендель, глядящего на него с центрального трона.

— Гильом Дюфе Григ?

«Я хочу сбежать, — думал юноша. — Убраться отсюда, прочь и подальше».

— Это я, ваша честь, — сказал он.

— Готов ли ты к началу испытаний?

«Нет, нет! — кричало в нем все. — Ни к чему я не готов! Я боюсь! Я боюсь сильнее, чем ребенок в темноте».

— Да, ваша честь, — сказал он.

— Есть ли у тебя какие-то особые пожелания или заявления, которые ты хотел бы высказать сейчас?

«Отпустите меня! Выпустите меня отсюда к черту! Я ведь сейчас все равно как осужденный на смерть, которому приносят последний ужин, только моя последняя привилегия еще скуднее — могу лишь высказать несколько умных или остроумных слов».

Но ничего этого он не мог сказать вслух, потому что должен был помнить об отце. А кроме того, они бы все равно его не отпустили, как бы ему этого ни хотелось. Они бы его сожгли.

— Никаких особых пожеланий или заявлений, ваша честь.

— Очень хорошо, — подытожил Гендель. — Пусть испытания начнутся!

Оркестр взял нужную ноту и разразился сложной мелодией, написанной зачинателем ритуала с целью подогреть волнение и возбуждение зрителей, пока идут приготовления.