– Да хрен его знает, – дернул плечами мужик. – То все пустой стоял. С месяц назад народ какой-то начал крутиться, парни молодые, двое иль трое. Стены покрасили, двор расчистили. А нам дело какое? Может, выкупили дом-то, кто их разберет?

Таня слушала его, и паника волной поднималась внутри. Только сейчас она сообразила, что не спросила у старушки никаких документов, не знала даже ее фамилии. Как она могла вот так довериться незнакомой женщине? Как могла оставить с ней дочку, дороже которой у нее ничего не было?

Не дослушав разговорившегося соседа, Таня бросилась обратно в дом. Снова заглянула на кухню, в комнату, побежала дальше по коридору. В задних комнатах она никогда не была и только сейчас, толкнув дверь и влетев в помещение, обнаружила, что они совершенно нежилые. Голые, пустые, с ободранными обоями, с валяющимся по полу мусором. Тут не было ни кровати, на которой могла бы спать Клавдия Тимофеевна, ни шкафа с одеждой, ни стола. Создавалось ощущение, будто в доме уже давным-давно никто не жил. А кухню и следовавшую за ней комнату наскоро привели в порядок, просто чтобы создать декорации, рассчитанные на такую дурочку, как она.

Таня вбежала в гостиную, сдернула со стены фотографию дочери Клавдии Тимофеевны, сняла рамку и с ужасом взглянула на оставшийся в руках тонкий листок – вырезанное из журнала цветное фото, на обратной стороне которого был напечатан обрывок какой-то статьи.

Отбросив рамку на диван, Таня вернулась обратно в кухню, тупо уставилась на валявшиеся на полу сумки, на раскатившиеся по углам яблоки. Затем, разом обессилев, села на пол, схватилась руками за голову и тоненько, на одной ноте завыла.

Глава 2

Днем Синана пришел навестить сын Барклай. Семнадцатилетний мальчик, тоненький, гибкий, но еще по-подростковому неловкий, словно подрастающий жеребёнок, очень походил на покойную мать. Те же вдумчивые, серьезные, но всегда готовые вспыхнуть улыбкой, засверкать веселыми искорками темные глаза. Тот же тонкий изящный овал лица, густые волнистые черные волосы. Синан любил единственного сына больше жизни, но из-за этого сходства в отношениях их всегда чувствовалось напряжение. Мальчишка будто бы чувствовал, что одним своим обликом причиняет отцу боль, и дичился.

Жену, Диляру, Синан любил так, как только может мужчина любить женщину. Будучи кадровым военным, человеком, сама жизнь которого – постоянный риск, он вообще не собирался связывать себя узами брака. Знал, что не имеет права позволить какой-то женщине привязаться к нему и в любой момент потерять. Да и сам предпочел бы остаться ни с кем не связанным. Любовь, семья – все это делает тебя слабым. Если тебя захватят враги, ты должен думать о том, как выполнить свою миссию и не предать товарищей, а не о том, что дома остались жена и дети, которым будет больно, если тебя не станет.

Но все эти благие рассуждения рассыпались в прах, когда Синан познакомился с Дилярой. Он и оглянуться не успел, как уже просил руки умной и веселой девушки и умирал от страха, что она или ее родители могут ему отказать. Их недолгая совместная жизнь представляла собой череду встреч и разлук. Может быть, именно потому их любовь не бледнела со временем, чувства не притуплялись, и Синан до последнего с трепетом и волнением влюбленного юноши ждал возвращения в их небольшой уютный дом в окрестностях Чешмы и возможности обнять жену. И Диляра бросалась ему на шею с горячностью и страстью первых недель влюбленности.

Когда родился Барклай, их семья стала еще крепче. Бойкий смышленый мальчишка, похожий на обожаемую жену, – о чем еще Синан мог бы мечтать? В памяти остались те наполненные солнцем и счастьем дни, когда он, получив редкий отпуск, вывозил семью к морю. Подхватывал жену и сына на руки и бежал с ними в воду, вздымая тучи брызг. Как звонко хохотала Диляра, обнимая его за шею тонкими загорелыми руками, как радостно визжал Барклай, вниз головой летя в волны.