– О, Натан! – и зарылась в мою грудь; обнявшись, мы долго стояли на лестничной площадке. Оба дрожали, но, думаю, что виной тому был не только холод.
Потом мы прошли в желтую с отваливающейся штукатуркой кухню, с этой ее нефтяной печью, с раковиной, полной грязной посуды, и без холодильника. После кухни Нитти – полный упадок. Она, должно быть, все это время сидела за столом и беспрерывно курила – эбонитовая пепельница была переполнена. Я видел ее курящей всего несколько раз – у Дилла Пикла и еще в каких-то чайных Тауер Тауна, где курение было театральной позой. Должно быть, она на самом деле обо мне беспокоилась, что только усилило мое чувство вины.
Она все еще была одета в шоколадного цвета льняное платье, без берета, без туфель, впрочем и безо всякого притворства. Макияж стерся – она его выплакала. Держась за руки, мы сели за стол.
– Слава Богу, ты здесь, – сказала она. – Слава Богу, с тобой все в порядке. – Со мной все нормально. – Я думала этот маньяк убьет тебя.
– Не убил, все хорошо.
– Когда я осталась одна... Я... – Она пересела ко мне на колени, крепко прижалась и, обняв за шею, зарыдала. – Я – я думала, что потеряла и тебя, – причитала она.
Я гладил ее волосы.
– Что происходит, Натан? Почему он хотел тебя убить?
– Девочка моя. Не сейчас. Я пока не в состоянии отвечать.
Все еще обнимая меня за шею, она изучающе заглянула мне в лицо.
– Ты выглядишь...
– Ужасно? Ничего удивительного.
Она слетела с моих колен и принялась командовать.
– Мы сможем поговорить попозже. А сейчас ложись.
Она взяла меня за руку и провела через большую открытую комнату студии. Алонсо выехал довольно давно – он сейчас жил с мужчиной, впрочем, он оставил пару своих «опытов динамической симметрии», разрешив Мэри Энн выбрать любые две картины, и, к ее чести, она отобрала самые маленькие. По какой-то необъяснимой причине я проникся к обеим картинам извращенной любовью – невзирая на то, что это были просто бессмысленные абстрактные цветные пятна.
В спальне с обтянутыми синим батиком потолком и стенами, с единственным облезшим окном и кроватью под балдахином, я чувствовал себя в безопасности. Защищенным. Спрятавшимся от реальности. Луна над кроватью, казалось, мне подмигивала, будто намекая на какую-то тайну.
– Ты выглядишь таким уставшим. – Снимая с меня пиджак, она обеспокоенно хмурила брови.
– Да, есть немного.
Она раздела меня полностью – сделав исключение только для оружия и предоставив мне возиться с ним самому, – а потом выскользнула из своей одежды и улеглась рядом.
Я спросил:
– Ты можешь подержать меня на коленях?
И она, баюкая, как мать, держала меня на коленях, а я был ребенком. Я чувствовал, что засыпаю.
Когда я проснулся, она свернулась у меня на груди. В комнате был темно. Я посмотрел на часы. Четыре часа утра.
Она зашевелилась:
– Что тебя разбудило?
– Кое-что вспомнил.
Она села, покрывало спустилось ей на талию. На меня с любопытством глядели ее груди. Я добавил:
– Припомнил, что сегодня вечером тебя не любил. Она прыснула этим своим игривым смешком:
– Опоздал. Уже настало утро.
Я же чувствовал, что лицо у меня слишком серьезное, но не мог ничего с этим поделать.
– Не так уж и поздно, – возразил я и взял ее. Это был первый и единственный раз, когда я овладел ей, не собираясь выходить до самого конца. Это было чудесно. Мы кончили одновременно и заплакали. |