Уселись за самодельным, рубленым столом на такие же громоздкие табуретки. Тщательно соблюдая все необходимые формальности, Турецкий предупредил об ответственности, задал первые общие вопросы и перешел к личности Григория Овсянникова, бывшего теперь помощника Молчанова. Кто он, что, имел ли причины ожидать нападения и так далее.

Владимир Иванович послушно ответил на все вопросы, но было заметно, что думает он совершенно о другом и отвечает механически, соблюдая максимум возможной в его положении вежливости.

Наконец на каком-то очередном вопросе, заданном Турецким размеренным, немного занудливым тоном, он не выдержал и взорвался:

Да что вы все не про то! Что вы мне тут всякую хреновину, понимаешь!

Турецкий переждал эту нервную вспышку и спросил по-прежнему размеренно и сухо:

—   У вас есть что добавить?

—   Ну а я про что? Я уж там, в «России» — будь она трижды проклята! — талдычил вашему следователю, что не Гришу должны были убить, а меня. Просто ошибка у них вышла! Вот поэтому я и... того...

—   Что ж, давайте рассмотрим и эту версию. Итак...

Молчанов, злясь на себя и на следователя, потратившего уйму времени впустую, поскольку все, о чем он расспрашивал и записывал в протокол, было, по мнению Владимира Ивановича, никому не нужно. И он признался, в чем раньше не мог сознаться самому себе и тем более произнести вслух. И Турецкий представил страх, смертельный ужас, который он ощутил, увидев убитого помощника. Нет, не помощника вдруг обнаружил полулежащим в кресле Владимир Иванович, а самого себя — бездыханного, с огромным багровым пятном крови на серой шерстяной рубашке... Именно этот ужас, лишивший его разум всякой логики и погнавший его в буквальном смысле на край света, он и не мог понять в себе. Что, покойников мало повидал? Или не приходилось принимать крайних мер, убирая с дороги конкурентов? Не в пансионе, поди, благородных девиц и не в белых перчатках дела нынче делаются...

Турецкий стал дотошно, шаг за шагом, докапываться, откуда была у Владимира Ивановича такая уверенность? Да каковы причины, которые могли привести к столь плачевному итогу? И неужели все это результат пресловутой конкурентной борьбы? А как же партнеры? Кстати, если они есть, то кто? Какие связи, какие договора, каковы условия сотрудничества?

Молчанов уже понимал, что вопросов у следователя к нему накопилось немало и далеко не все они так безобидны и просты, как представляются на первый взгляд. Нет, что-то этот слишком уж спокойный мужик — простенький такой вроде на вид, симпатичный даже, и в плечах тоже ничего, тренированный, — знает, но не выдает, будто момента дожидается. А что, как он, так и мы. И вскоре, в какой-то раз возвращаясь к уже обсужденному вопросу и понимая, что он уже говорил об этом, просто другими словами, Молчанов не выдержал и довольно грубо спросил, не надоело ли следователю гонять его по кругу, как лошадь. Ведь все и так ясно, добавить-то нечего, зачем зря время переводить на пустую болтовню?

—   Это вам, Владимир Иванович, кажется, что зря. А вот я не раз уже задавал вам простой вопрос, зачем вы собрались ехать на прием к Мирзоеву, вы же мне так внятно не ответили. Так давайте в последний раз — зачем?

—   Да что у вас, черт возьми, свет клином сошелся на этом Мирзоеве?

—   В том-то и дело, что сошелся, Владимир Иванович, — рассудительно заметил Турецкий. — Скажите, а он вам никогда не демонстрировал свои видеозаписи, этот ваш друг Мирзоев?

Ну какой он мне друг? Дела имеются общие, я говорил уже. И повторяю, это не моя была инициатива, я вообще-то не шибко уважаю подобные вечеринки, демонстрацию, так сказать, своих доходов и жоп, извините, любовниц. Это не по нашей части... А про что вы сказали? А, кассеты... Да было вроде однажды, давно уж, по-моему, смотрели что-то, помню, смеялись.