Что там говорить — Ной Рувимыч был в курсе инструкций департамента Бдительности.

— Да так, — сказала я. — Пошляюсь немного…

Я действительно собралась погулять по Тверской. Через час на Маяковке у меня была назначена встреча с Мариной.

Microsoft Word, рабочий стол,

папка rossia, файл moskva

…А на днях позвонили из одного престижного издательства, — просят согласия стать номинатором новой литературной премии — «Народный роман». Я выдержала паузу, так как немало удивилась, — учуяла своим чувствительным носом запашок портянок, струящийся от всей команды, сочинившей эту премию. Такой народный дурман… Тем не менее, по вечному своему легкомыслию, дала согласие. Как-то не подумала, что в процессе присуждений-обсуждений придется много чего читать, а все это — время, которого у меня и раньше-то было в обрез, а сейчас и подавно. Словом, вчера, посреди заполошной недели, некстати звонит секретарь издательства, напоминая, что время подпирает, и от меня ждут фамилию номинанта. Я, как всегда в таких случаях, впала в отчаяние и решила номинировать единственного современного писателя, с которым поддерживаю тесные отношения, — свою Марину Москвину…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А бывало, в середине рабочего дня набирала знакомый номер, — просто, чтобы услышать ее голос: свежий, свободный от малейшего напора, навеки изумленный чудесами этого мира. Он невесомо реял в телефонной трубке, привыкшей принимать в себя пудовые тяжести интересов и охотничьего гона клиентов Синдиката.

— Господи, ты уже на работе, — удивлялась она, — так рано… это все твои несусветные соловьиные подъемы…

— Почему же несусветные? Сейчас двенадцать. А встала-то я в пять.

— Если б мы с тобой жили в одной квартире, — говорила она, — мы бы никогда не встречались…

До некоторой степени это было правдой. Марина Москвина, автор повестей и романов, книг путешествий о Японии и Индии, буддистка и последовательная ученица просветленных гуру, просыпалась обычно в одиннадцать, затем медитировала, пила кофе, гуляла с английским сеттером Дакки, созерцала из окна кухни безбрежную и безнадежную панораму Орехова-Борисова… и все это без единого взгляда на часы (поскольку времени, как известно, не существует)… — словом, свою строчку-другую написать получалось у нее часиков в шесть вечера.

В отличие от меня, она никогда не суетилась, никуда не торопилась, жила полной мерой каждую минуту и занята была важнейшими делами: в хорошую погоду каталась на роликах по Ботаническом саду, в Коломенском или в Кусково, в плохую — вязала на длинных спицах очередной свитер или шарф кому-то из друзей, шила экспонаты для выставок мужа, известного художника-концептуалиста Леонида Тишкова или читала какую-нибудь новейшую книгу о фен-шуй.

Когда Марине звонили почитатели ее творчества из Калуги или Брянска и приглашали приехать выступить, она говорила обычно одним из нездешних, легких своих голосов:

— Дорогие, конечно, конечно! С великой радостью!.. Но… не сразу… Не сейчас… Вот зазеленеет…

Работала, как грузчик, часа два… Разглядывала, размышляла, медитировала… прислушивалась к магнитным полям, рассчитывала розу ветров… Наконец осталась довольна. Все правила фэн-шуй были соблюдены: блаженное равновесие сторон света, покой и любовь наполнили комнату.

Наутро коридорная пришла убрать номер, остолбенела на пороге и закричала:

— Безумная женщина, что вы натворили! В этом номере уже тридцать лет останавливается слепой поэт Маврикин!

(В отличие от меня, Марине вообще нравилось жить в Переделкино.