— Это не имеет никакого отношения к смерти Юкико, — отрезала она. — Это касается нашей семьи.

«Ей и в голову не приходит, что Юкико убил кто-то из родственников», — сообразил Сано.

Внезапно Мидори отпрянула. Глаза зарыскали по лицу Сано в поисках спасительного намека.

Сано заколебался, говорить или не говорить правду: девушка и так настрадалась. Но истина требует жертв. Мидори движет чувство верности, которое обязывает хранить домашние тайны. Придется пробиться через эту броню.

— Ваши семейные дела, возможно, связаны со смертью Юкико, — осторожно сказал он.

Мидори до крови прикусила обветренную губу. Облизнув ранку, она заговорила бесцветным, монотонным голосом:

— За день до исчезновения Юкико написала, что не знает, как поступить. «Заговорить — значит предать, — было сказано в дневнике. — Промолчать — грех». Я перебрала в уме тех, кого она могла иметь в виду… — Мидори запнулась. — Скорее всего это Масахито.

«Ага! Молодой господин Ниу. Подвергался шантажу Нориёси. Находился под влиянием сестры, остро реагирующей на неблаговидные поступки. Взять хотя бы историю со светлячками. Умный, во всяком случае настолько, чтобы сфабриковать синдзю. Не исключено, что агрессивный, как отец. Сын могущественной дамы, способной использовать влияние, чтобы защитить его перед законом. И наконец, вспыльчивый. Такой мог пойти на убийство, чтобы избежать разоблачения». Сложилась логическая цепочка, в которой не хватало последнего звена.

— Что Юкико знала о Масахито, барышня Мидори?

Девушка печально покачала головой:

— Не имею понятия. Все, что Юкико написала… — Она нахмурилась, припоминая, и просветлела. — Она написала: «За то, что Масахито сделал, полагается смерть не только ему, но и нам. Семья должна разделить с ним всю тяжесть наказания, потому что так предписывает закон». Мысль о смерти внушала ей ужас. Но Юкико была готова умереть, лишь бы не жить в позоре, потому что это долг самурайки. А долг, она считала, превыше верности семье. Она хотела разоблачить Масахито и обречь нас на ту же страшную участь, что и его.

Мидори задумалась. Сано понял о чем.

— Потом в комнату вошла мачеха, и дальше я не дочитала, — сказала Мидори. — Я не знаю, что сделал Масахито, но, видимо, что-то очень плохое.

Сано попробовал догадаться, что именно натворил молодой господин Ниу.

Самурай не подчиняется законам, по которым живут простолюдины. Обычно ему позволяют совершить сеппуку — ритуальное самоубийство — вместо того, чтобы казнить за совершенное преступление. Только за деяния, связанные с бесчестьем, его лишают статуса и судят как простолюдина.

«Неужели поджог? — подумал Сано. — Или измена? Во всяком случае, такое, что вынудило Ниу лишить жизни не только сестру, но и Нориёси с Цунэхико».

— Это он убил ее, да? — спросила Мидори. — Боялся, что она его выдаст?

Желая сохранить объективность, Сано сказал:

— Может, и нет. Ведь нам неизвестно, что узнала Юкико. Может, она что-то неправильно поняла.

В глазах Мидори вспыхнула и погасла надежда. Она провела пальцами по бритому черепу.

— Нет. Юкико была уверена в преступлении Масахито, иначе она не стала бы писала. Перед исчезновением она была сама не своя.

Мидори подтянула колени к груди, упершись голыми пятками в ствол. Сано пронзила жалость к этой изнеженной дочке даймё, которую услали в ненавистное ей место, обрекли на лишения и рабский труд. Такова была судьба многих девушек, но с одной страшной разницей. Девушки, проданные в публичные дома или насильно выданные замуж, могли утешаться тем, что мучаются во имя родных.