– Такси подъехало, Марк? – спросила она, обернувшись, одновременно подписывая счет, и Оливер, все еще потерянный в грезах, огляделся в поисках Марка, прежде чем вспомнил, что обращается она к нему.

До станции они доехали молча. А там, стоя над чемоданом, пока она покупала билеты, он несколько раз искал на табло нужную платформу, потому что сразу же забывал ее номер. И внезапно они оказались на платформе, обыкновенные люди, мистер и миссис Уэст, толкающие перед собой тележку с одним чемоданом на двоих, ищущие свой вагон.

– А почему просто не выставить его за дверь и не сэкономить себе время? – возражал Белл.

«Потому что он кого-то боится больше, чем нас, – отвечал Брок. – Потому что он любит Уильяма и знает, где спрятана бомба. Потому что он служит то одним, то другим, и это самое худшее. Потому что я не понимаю, почему он пришел к нам и от кого прячется. И почему прагматичные Орловы в своем солидном возрасте вдруг пошли на ритуальное убийство».

Однако сегодня Брок понимал, что опережает Массингхэма на шаг, и готовился вести себя соответственно, хотя неуверенность, сопровождавшая все его предыдущие встречи с Массингхэмом, никуда не делась: что-то не складывалось, какого-то фрагмента недоставало. Он прослушал разговор Оливера с доктором Конрадом, запись которого в тот же день передали из британского посольства в Цюрихе по каналам закрытой связи. Он просмотрел записи Оливера, сделанные в банке. И хотя понимал, что на их полный анализ уйдет не один месяц, он, как и Оливер, увидел в записях вещественное доказательство того, в чем и раньше не сомневался: «Сингл» выплачивал огромные суммы Гидре, а Порлок был ее казначеем и контролировал поступающие средства. Под мышкой Брок нес ультиматум доктора Мирски на шестидесяти восьми страницах, доставленный в Лондон последним дневным рейсом и уложенный в большой коричневый конверт, заклеенный лентой таможни Ее величества. Быстрым шагом он вошел в комнату, задал первый вопрос до того, как сел в кресло.

– Где вы провели прошлое Рождество, сэр? – слово «сэр» он отрубил, как мясницким тесаком.

– Катался на лыжах в Скалистых горах.

– С Уильямом?

– Естественно.

– А где был Хобэн?

– Он-то при чем? Я полагаю, с семьей.

– Какой семьей?

– Наверное, с родственниками со стороны жены.

Я не уверен, что у него есть родители. Мне он всегда казался сиротой, – отвечал Массингхэм вяло, сознательно гася торопливость Брока.

– Значит, Хобэн был в Стамбуле. С Орловыми. На Рождество Хобэн был в Стамбуле. Так?

– Полагаю, что да. Но с Аликсом ничего нельзя знать наверняка. Он непредсказуем. Сегодня – здесь, завтра – там.

– Доктор Мирски тоже провел Рождество в Стамбуле, – предположил Брок.

– Какое удивительное совпадение. Должно быть, они то и дело натыкались друг на друга.

– Вас удивит, если я скажу вам, что доктор Мирски и Аликс – давние друзья?

– Скорее нет, чем да.

– Как вы думаете, откуда берут начало их отношения?

– Ну, любовниками они никогда не были, дорогой. Если вы намекаете на это.

– Нет. Я полагаю, что их связывает другое, и спрашиваю, что именно.

«Не нравится ему этот вопрос, – самодовольно отметил Брок. – Тянет время. Смотрит на конверт. Отводит взгляд. Облизывает губы. Гадает, что мне известно, что он может сказать, а что – нет».

– Хобэн был высокопоставленным советским аппаратчиком, – нарушил затянувшуюся паузу Массингхэм. – Мирски занимал высокий пост в Польше.