ФРАНЦ (ласково улыбаясь). Изменник? Кому, чему я изменил?

ПАУЛЬ. Нам, нам всем, кто здесь страдает, — страдает из-за тех, кому ты собрался еще помогать!

ФРАНЦ. Я не изменник. Я не предал никого и ничего. А прежде всего я не предал человечность.

ПАУЛЬ. И это ты называешь человечностью? Позволить этому сброду, этим преступникам уйти от справедливого возмездия?

ФРАНЦ. Справедливого... Что ты называешь справедливым? Ненавистью отвечать на ненависть? Несправедливостью на несправедливость? Чтобы мы делали то же, что они? Чтобы мы обращались с ними так же, как они с нами? Это — не справедливость. Это увековечит бесправие.

ПАУЛЬ. Око за око, зуб за зуб... Ты забываешь это.

ФРАНЦ. Только не ссылайся на Библию! Тебе очень легко понять ее превратно. Да и знаешь ли ты ее по-настоящему? Проверить тебя? Тогда скажи, зачем Господь наложил печать на Каина, убийцу Авеля?

ПАУЛЬ. Ясно, зачем. Чтобы его всюду узнавали, чтобы опасались его, вели себя с ним соответственно.

ФРАНЦ. Неверно! Этот знак, эта печать должна была как раз охранять Каина, чтобы с ним ничего не случилось, чтобы его не наказывали больше, потому что он уже наказан Господом. Понимаешь? Подумай, что бы случилось, если бы было иначе. Убийства бы просто не прекращались, потому что одно влекло бы за собой другое, одна несправедливость тянула бы за собой другую. Нет! В конце концов, цепь зла должна быть разорвана! Мы не хотим снова и снова платить за ненависть — ненавистью, за насилие — насилием! Это цепь, Пауль, пойми, цепь — вот что это! Ее нужно наконец разорвать... (Оседает на нары.)

ПАУЛЬ. Тебе плохо?

ФРАНЦ. Да, немного.

ПАУЛЬ. Покажись-ка. Какой ты бледный! Полежи, я тебя оставлю в покое, но если тебе что-нибудь понадобиться, позови меня. Надо взглянуть на Эрнста — что-то с ним неладно.

ФРАНЦ. Да, да.

ПАУЛЬ. Эрнст, как дела?

ЭРНСТ (слегка косноязычно, заплетающимся языком ослабевшего от голода человека). Спасибо, плохо. (Деловито.) Завтра можете меня уже списать.

ПАУЛЬ (с деланной бодростью). Глупый ты! Со мной часто случалось такое, как с тобой сейчас, и ничего.

ЭРНСТ. Я сказал, что сказал, и что я знаю, то знаю. Но подумай, смешно все-таки. Сегодня я здесь, а завтра — меня нет. А где же я завтра?

СПИНОЗА. До тех пор, пока они будут под «где» понимать какое-то место в трехмерном пространстве, они не поумнеют и им нельзя будет помочь.

КАНТ. А я думаю, для них лучше знать не всё. Если бы они всё знали — не решались бы на то, что кажется бессмысленным, а именно на то, что находится где-то, а не там или тут где это можно увидеть и пощупать.

СОКРАТ. Достаточно того, что у них есть свой демон — так я назвал внутренний голос. Если бы для них все было ясно, все черным по белому, тогда вся игра не имела бы для них смысла — и ничего бы у нас не получилось.

МАТЬ (наклоняясь над Францем). Сынок, тебе плохо?

ФРАНЦ (сам с собой). Мама, мама! Что со мной? Что происходит? (Медленно.) Это — смерть?

МАТЬ. Я не знаю. А если бы и знала — я не должна говорить.

КАРЛ. Жди спокойно, Францик. Мы возле тебя, не бойся.

ФРАНЦ. Карл, был бы я уже возле тебя.

КАРЛ. Францик, я возле тебя.

МАТЬ. Он тебя не слышит. Он нас не слышит — ты этого еще не понял?

КАРЛ. Вот это-то меня и мучает.

МАТЬ. Привыкнешь. Это длится недолго.

КАРЛ. Для него — уже недолго.

МАТЬ. И для него тоже. Как только он будет с нами, все остальное станет неважным.

ФРАНЦ. Я умираю? Вот и хорошо! Я всегда боялся этого — теперь я знаю, как это бывает. (Задумчиво.) Я теперь ближе — ко всему.