– Не думаю, - возразил Конан, но без прежнего задора. - Может, они чего и испугались, да только не нас… Чего-то другого…

    – А чего? - сонно спросил Джалай-Арт. - Клянусь Митрой, здесь одна трава да цветы… синие, как воды Вилайета… Чего тут пугаться? - с трудом ворочая головой, десятник окинул взглядом залитый солнцем луг и клюющих носом всадников. Усталые кони, будто тихоходные ладьи, несли их над цветочными волнами. - Маки… правда… странные… синие… - Джалай-Арт широко зевнул, и голова его бессильно упала на грудь. - Никогда… не видал… таких…

    – Эй! - тревожно воскликнул Конан, когда не дававшая покоя загадка вдруг разрешилась словно сама собой. - Эй, Джалай-Арт, сын осла, здесь нельзя спать! Выводи лю… Эй, да что с тобой?

    Десятник, считавшийся непревзойденным наездником, вдруг неуклюже вывалился из седла и утонул в синем море колыхавшихся под ветром цветов. И Конан, потянувшийся к нему, внезапно с ужасом ощутил, как непослушное седло скользит куда-то, словно облитое маслом, а уздечка выпадает из рук.

    Удара о землю он уже не почувствовал.

    * * *

    Ему снился все тот же кошмар; он снова был прикован магической силой к железному столбу, а ядовитая тварь все так же неспешно подбиралась к его голове. Ощущая себя беспомощным, как скованный цепями узник, киммериец в ярости кромсал ножом кожаные ремни, стягивающие его броню, но с каждым ударом кусок лезвия истаивал, превращаясь не то в бурую пыль, не то в хлопья серого тумана.

    Рыча и изрыгая проклятья, Конан в неистовстве молотил сапогами по поверхности монолита, все еще надеясь, что ему каким-то чудом удастся преодолеть невидимые узы. Чуда опять не случилось, но все-таки было в этом сне нечто новое: студенистая тварь облепила шлем Конана, однако сползать ниже почему-то не спешила. Вместо этого она выпустила тонкое прозрачное щупальце, которое, словно в раздумье, покачавшись некоторое время перед глазами киммерийца, ласково прикоснулось к его скуле. И тут, скосив глаза, Конан увидел, как прозрачная ткань щупальцев мгновенно сделалась мутно-алой. В голове у него заполыхал пожар, в ушах зазвенело; щеку как будто прижгли раскаленным железом. Руки киммерийца, вдруг освободившись, сами собой протянулись к разбухшему от крови щупальцу и разорвали его пополам как прогнившую насквозь пеньковую веревку. Конан словно со стороны услышал свой собственный крик, но в последний момент ему показалось, что студенообразное чудовище кричит вместе с ним…

    * * *

    Огромная черная тень с пронзительным карканьем сорвалась с его груди. Конан чуть приоткрыл глаза и помотал головой, стряхивая остатки кошмара. Он уже пробудился, но боль в щеке не отпускала: будто ткнули туда кинжальным острием или кончиком стрелы. Киммериец провел ладонью под глазом, и на пальцах его осталось кровавое пятно.

    Ворон! Ворон, посланец Крома! Но Кром не вмешивается в дела людей… никогда не вмешивается… И все-таки ворон, птица Крома, разбудил его!

    Вместе с мыслью о вороне Конан вспомнил и о том, где он и как здесь очутился. Не раздумывая ни мгновенья, он вскочил и, зажав ладонью рот и ноздри, вихрем помчался прочь с этого поля, навевающего кошмарные сны.

    Конан, как и положено, оказались выносливей людей. Потеряв своих седоков, они вырвались из объятий медвяного дурмана и теперь паслись за невысоким холмом в каких-то двадцати шагах от губительной маковой реки. Вороной жеребец узнал Конана и добродушно ткнулся мордой ему в плечо.

    – Хорошо, что ты здесь, приятель, - пробормотал киммериец, расстегивая подпругу.