Дембили – это была толпа. И та, которая что-то неразборчиво орет и машет плакатами на площади, и та – в одинаковой серой форме, теснящая и усмиряющая эту площадь умелыми взмахами черных палок, – видел Федя и такое. И по телевизору, и один раз даже на улице.

А еще он видел такую же толпу в американской кинокартине. Тогда только-только разрешили показывать фильмы на божественные темы, и в передаче "Мы и планета" крутили двухсерийную ленту "Евангелие от Луки". И там римские солдаты держали за руки худого избитого человека в венце из колючек, а библейские дембили бесновались, орали и требовали распять его… А ведь, гады такие, совсем незадолго до этого так же истошно вопили: "Слава Тебе!.." Толпе все равно – славить или терзать. Лишь бы только быть орущим стадом, не думать поодиночке…

Вскоре после этого фильма Федя и принял крещение. Из-за страха перед этой толпой и назло ей. А еще – из сочувствия к тому, кого распяли. И от сердитой радости, что Он воскрес и доказал: есть сила более могучая, чем толпа.

Но конечно, словами такие ощущения Федя никогда объяснить не сумел бы. Потому что было ему тогда девять лет. В ту пору умерла Мишина мама, Степкина бабушка. Жила она без мужа, единственного сына воспитывала одна и после его гибели сразу состарилась, согнулась и непрестанно болела. Одна у нее осталась отрада – внук Степушка. Часто она приходила, пыталась нянчиться с внуком, играла с ним, как могла. Да только получалось это не всегда – задыхаться стала бабушка и часто плакала… Перед смертью просила она выполнить одно желание – окрестить Степушку, чтобы Господь уберег его от всяких будущих бед. Ксения не всегда ладила со свекровью, но всегда жалела ее и это желание выполнила.

Отец и мать в церковь не пошли, были на работе, а Федю Ксения взяла, сказала, что он будет крестным отцом Степки. Но в церкви выяснилось, что это нельзя: сам-то Федя некрещеный. Крестного нашли из числа Ксениных однокурсников, пришедших с нею. А у Феди кто-то (он уж и не помнит кто) спросил:

– А может, и тебя, отрок, обратить в православную веру? Хочешь?

Полумрак церкви казался Феде таинственным и ласковым, люди – добрыми, и не хотелось уйти отсюда как постороннему.

– Ладно, – тихо сказал Федя.

– А в Бога-то веруешь? – спросил какой-то Ксенин приятель. Его шепотом одернули. Но Федя вдруг вспомнил, как перед сном, в сумраке, томился загадками: зачем он на свете, и почему этот свет такой громадный, и кто его создал? И еще вспомнил – как потная, одуревшая от ярости толпа требовала распять на кресте того, кто желал ей только добра…

– Да… – выдохнул Федя. И, не умея как следует объяснить свое сочувствие к тому, кого предали древние иерусалимские дембили, пообещал шепотом: – Я буду за него заступаться.

– Ишь ты… – тихонько удивился кто-то. Но больше ни один человек не выразил своего отношения к столь необычному религиозному взгляду.

Сама процедура крещения Феде запомнилась неясно, все происходило словно в сдвинутом, фантастическом пространстве, где еле выступали из сумерек строгие лица в обрамлении золотистых кругов, искрилась риза бородатого священника и в космической высоте светились узкие окна. Помнил Федя тепло от живых трепещущих огоньков и еще – запах, похожий на тот, который в знойную пору наполняет разогретый еловый лес… Но в этой затуманенности ощущений проступило и осталось потом надолго чувство охватившей его доброты и защищенности…

Отец к известию о Федином крещении отнесся спокойно. Он был вообще спокойный и немногословный. Взъерошил Федину макушку, подержал на ладони его крестик, сказал вполголоса:

– Ладно, вырастешь – разберешься, что к чему. А пока помни – это не игрушка… – И пошел пить крепкий чай на кухне и думать о своих заботах.