|
Со временем зал стал причиной протестных настроений, и в начале 1970-х годов большая группа индейцев-навахо приехала в Нью-Йорк пикетировать музей – они возражали против такого, по их мнению, осквернения могил. И тогда зал без лишнего шума был закрыт, а мумии удалены. Так он и оставался пустым несколько десятилетий, пока два года назад кто-то из высокопоставленных прогрессивно мыслящих администраторов не понял, что это место идеально подходит для шикарного ресторана, обслуживающего дарителей, персонал музея и хранителей с важными гостями. Ресторан получил название «Чако», в нем сохранились очаровательные старые настенные росписи, украшавшие первоначальный зал в стиле ритуальных сооружений древних анасази, но без мумифицированных останков. Одна перегородка (подделка под глинобитную стену) была удалена, благодаря чему открылись громадные окна, выходящие на Мьюзеум-драйв, сиявшую в ярких солнечных лучах.
Марго с удовольствием посмотрела на окна. Из-за столика навстречу ей поднялся лейтенант д’Агоста. Он почти не изменился с тех пор, как она видела его в последний раз, разве что похудел немного, стал спортивнее да волосы у него чуть поредели. То, что его нынешний вид остался таким же, каким его хранила ее память, задело какие-то благодарные и грустные струны в ее душе. – Марго, – сказал д’Агоста, и они обменялись рукопожатием, которое перешло в объятие. – Как я рад вас видеть. – И я тоже. – Вы прекрасно выглядите. Спасибо, что нашли время сразу же приехать. Они сели. Накануне д’Агоста вдруг ни с того ни с сего позвонил ей и попросил встретиться где-нибудь в музее. Марго предложила «Чако». Д’Агоста огляделся: – Это место здорово изменилось с того времени, как мы здесь познакомились. Кстати, сколько лет назад это было? – Музейные убийства? – Марго задумалась. – Одиннадцать лет. Нет, двенадцать. – Невероятно. Официант принес им меню с изображением Кокопелли на обложке. Д’Агоста заказал охлажденный чай, Марго тоже. – Итак, чем вы занимались все это время? – Я теперь работаю в некоммерческом медицинском фонде в Ист-Сайде. В Институте Пирсона. – Вот как? И что вы там делаете? – Я этнофармаколог. Оцениваю ботанические лечебные средства исконных народов, ищу, что можно использовать для разработки лекарств. – Звучит захватывающе. – Так и есть. – По-прежнему преподаете? – Нет, с этим я покончила. Сейчас я могу помочь тысячам, а работая преподавателем – одному классу. Д’Агоста снова пробежался взглядом по меню. – Уже нашли какое-нибудь чудодейственное средство? – Самое серьезное, над чем я работала, – это вещество в коре дерева сейба, которое может помочь при эпилепсии и болезни Паркинсона. Майя используют эту кору при старческом слабоумии. Проблема в том, что на разработку нового лекарства уходит целая вечность. Официант вернулся, и они сделали заказ. Д’Агоста посмотрел на Марго: – По телефону вы сказали, что регулярно бываете в музее. – Раза два-три в месяц, не реже. – С какой целью? – Печальная правда состоит в том, что естественная среда обитания интересующих меня растений катастрофически сокращается: леса вырубаются, площади выжигаются и распахиваются. Один Господь знает, сколько потенциальных средств излечения рака исчезло за последнее время. В музее лучшая в мире этноботаническая коллекция. Конечно, когда ее собирали, обо мне не думали – просто ученых интересовала туземная медицина и магические лечебные средства племен, обитающих в разных уголках мира. |
