Изменить размер шрифта - +
Но таскаться по холоду, брести по заваленным сугробами улицам, сидеть до вечера в неотапливаемом доме… На это не хватило бы даже ангельского терпения ведущего с главного канала страны. Куда ему, с московским-то лоском, в наши деревни Гадюкино… Нет уж! Домой, домой! На кухоньку, родную и теплую, куда кровиночка перетащил старый диван для мамы. И пусть молодые за стенкой шушукаются и тискаются, поскрипывая кроватью. На кухне тоже был телевизор, и если его включить, то их лобзаний будет не слышно.

Как же было хорошо раньше! До того как муж, бросив семью, не сбежал к грудастой соседке, не затеял размен, мастерски выторговав свободу в обмен на крохотную хрущевку и дачу. Раньше Алевтина с удовольствием принимала гостей в роскошной «сталинке», с высокими потолками, дорогой мебелью, угощала деликатесами, и с удовольствием ходила по комиссионкам, выискивая залежалые раритеты. После развода все изменилось. На раритеты не было денег, пришлось идти работать в библиотеку, жить впроголодь и в долг, растя сына, на которого папаша выделял мизерные алименты. Не до жиру тут, ноги бы не протянуть!

Электричка стала притормаживать, и вскоре остановилась на очередном полустанке. Алевтина выглянула в припорошенное инеем окно, но название станции заметить не успела, а в темноте все выглядело одинаково. По платформе с гиканьем и воплями пронеслась стайка молодежи, хохоча дурными голосами.

«Только бы не в мой вагон», — подумала Алевтина с надеждой. После скоропалительной женитьбы сына молодежь она стихийно возненавидела.

Ей повезло. Молодежь заскочила в соседний вагон, откуда доносились их вопли и визгливый смех. На попутчиков, впрочем, это никак не повлияло. Мужчина все так же спал, свернувшись клубком, женщина в другом конце вагона, сидела, прислонившись к окну. Пучок волос на ее голове подергивался в такт движению. Их расслабленные позы успокоили Алевтину, и она тоже задремала, настроив внутренний будильник так, чтобы открыть глаза, как только поезд остановится, но на всякий случай женщина положила руку на корзину, где под шалью покоилась свекла и два кочана капусты.

Вагон раскачивался, словно колыбель, и Алевтине снился сон, необычайно яркий, как в молодости. Будто она летом сидит на своей даче, под ногами трется давно умерший кот Васька, а на траве, под старой яблоней, играет сын, маленький и взрослый одновременно, скалится щербатым ртом, а от синих, как васильки глаз, брызжут озорные лучики. И в этом сне Алевтине было тепло и радостно, да так, что даже просыпаться не хотелось. Однако она понимала, что спит, потому что даже во сне чувствовала, как сжимает ручку корзинки с прошлогодним урожаем. И оттого на краешке подсознания тикал невидимый будильник, готовый в любой момент взорваться оглушительным звоном.

Поезд вдруг споткнулся и резко сбавил ход, словно тюкнувшись носом в невидимую преграду. Алевтина услышала грохот, вздрогнула и проснулась, умудрившись одновременно удержать рукой падающую корзину, запахнуть разъехавшийся ворот пуховика и упереться ногами в пол. В тамбуре хлопнула дверь, а потом в соседнем вагоне послышался гвалт и хохот.

«Стоп-кран сорвали, сволочи, — зло подумала Алевтина. — Уроды. Чтоб вас всех в лесу где-нибудь высадили!»

Она подняла глаза, надеясь увидеть поддержку в лицах своих попутчиков и увидела странное.

Мужчина от толчка свалился на пол, но даже не проснулся. Он валялся на грязном полу лицом вниз и не двигался. Алевтина привстала и беспомощно огляделась по сторонам. Женщины, сидевшей в конце вагона, не было видно. Наверное, перешла в другой вагон, пока Алевтина спала.

Опасливо поднявшись, Алевтина, пытаясь одновременно удерживать в поле зрения и брошенную корзину, и мужчину на полу, приблизилась к разбросавшему ноги и руки попутчику. Его портфель тоже валялся на полу, и оттуда вывалились какие-то вещи, бумаги, и что-то темное, квадратное, откатившееся под лавку.

Быстрый переход