Полная благих намерений, Лора вытерла щеки. Она убедила себя в том, что если будет еще добрее и снисходительнее к тем, кто ее окружает, то Жослин там, на небесах, сумеет ее простить и никогда не станет преследовать.

Пальцы Эрмин пробежали по клавиатуре фортепиано. В гостиной она была одна. Мысли ее перепархивали с предмета на предмет в такт мелодии, которую она наигрывала немного неумело, но без откровенной фальши.

«Прошел почти месяц с того дня, когда к нам приходил этот импресарио, Октав Дюплесси. Лучше бы я не рассказывала об этом Тошану, он так расстроился!»

Она закрыла глаза и стала вспоминать, как это было. Устроившись на кровати рядом с крошкой-сыном, молодая женщина передала мужу суть разговора между нею, Лорой и гостем. Тошан помрачнел.

«Тебе нет необходимости петь на сцене, где бы эта сцена ни находилась! — заявил он решительно. — Работать — это моя обязанность. Я как раз собирался тебе сказать, что нашел работу. На лесопилке, которая поставляет сырье на бумажную фабрику Ривербенда, в регионе Альмы. Теперь твоей матери не придется нас содержать. Я буду жить возле фабрики, но по воскресеньям стану приезжать повидать вас с Мукки».

Эрмин возражала и плакала, но Тошан своего решения не изменил. В аргументах у молодой женщины недостатка не было: он будет редко видеть сына, а ей придется спать одной. Но это не помогло. Тошан испытывал такой дискомфорт, находясь с утра до вечера в четырех стенах, что ухватился за первую же возможность оказаться на свежем воздухе, в глубине леса. Он уехал, а Эрмин осталась в доме матери. Потекли безмятежные дни в обществе Лоры, Ханса и Шарлотты. Такое положение вещей весьма радовало домоправительницу: Мирей старалась изо всех сил, подавая изысканные обеды и ужины, восхитительного вкуса полдники. Лора часто приглашала Элизабет с детьми и учительницу разделить с ними трапезу. В уютном красивом доме царила атмосфера покоя и радости. На улице дул ледяной ветер и шел снег, но в доме слышалось успокаивающее пыхтение печей, носились упоительные ароматы готовящихся кушаний.

«Шарлотта так счастлива, что живет с нами! — подумала Эрмин. — Она расцвела и теперь всегда весела, часто смеется. И стала прекрасной нянюшкой для Мукки».

Но, несмотря на столь приятные мысли, молодая женщина с трудом сдерживала слезы. Она не могла запретить себе мечтать, взволнованная обещаниями славы, которыми так щедро сыпал импресарио в этой самой гостиной. Целый мир возник в ее мечтах благодаря соблазнительным речам Дюплесси: волшебный мир лучших театральных сцен с их яркими огнями! Прекрасный оркестр, готовый по первому мановению дирижерской палочки заиграть одну из знаменитых арий…

У Эрмин хватало воображения, чтобы представить себе кулисы, ложи, яркие костюмы, расшитые цехинами и золотой тесьмой.

«Если бы мне пришлось играть роль Чио-Чио-сан, этой несчастной японки, брошенной возлюбленным-американцем, мне бы понадобился черный парик и соответствующий макияж. Какая я глупая, мне бы не дали эту роль, ведь у меня голубые глаза… Но, быть может, зрители не видят, какого цвета глаза у исполнительницы?»

В груди ее родился вздох сожаления. В доме было очень тихо. Малыш спал наверху. Лора, как обычно после полудня, тоже прилегла отдохнуть. Шарлотта, у которой теперь была собственная комната, открыла для себя удовольствие рисования. Была суббота, день, свободный от уроков. Девочка ходила в школу, где училась читать, поражая своими успехами учительницу, мадемуазель Лемэ, серьезную, набожную и очень добрую девушку.

«Я не могу петь! Я растревожу весь дом, но мне так хочется! — сказала себе Эрмин. — Так хочется!»

Она бесшумно встала с табурета.