КОУЛМЕН. А ты трижды гребаный, понял?

УЭЛШ. Ну, хватит вам!!!

Пауза.

О, Господи!

ВАЛЕН. Он первый начал.

УЭЛШ (после паузы). Том Хенлон вернулся. Я говорил с ним на похоронах. Том знал твоего отца?

КОУЛМЕН. Немного знал. Арестовывал отца несколько раз за то, что он голос на монашек поднимал.

УЭЛШ. Да, я об этом слышал. Неужели это преступление?

КОУЛМЕН. Для кого-то – да.

УЭЛШ. Да ладно тебе.

КОУЛМЕН. Вот тебе и ладно.

ВАЛЕН. Ненавижу этих гребаных Хенлонов.

УЭЛШ. А за что?

ВАЛЕН. За что? А разве не ихний Мартин отхватил уши нашему бедняжке Лэсси? Тот кровью так и истек.

КОУЛМЕН. Но доказательств-то у тебя нет. Никаких.

ВАЛЕН. А разве он не хвастался перед Билли Пендером?

КОУЛМЕН. Это всего лишь косвенная улика. С ней в суд не пойдешь. Подумаешь, хвастался перед мальчишкой, да еще слепым.

ВАЛЕН. Да разве ты меня поддержишь? Как бы не так.

КОУЛМЕН. Этот пес только и знал что лаял.

ВАЛЕН. Так что ж, за это ему надо уши отрубать? На то и собака, чтобы лаять, будто не знаешь.

КОУЛМЕН. Но не так часто. Иногда они молчат. А этот пес по лаю все гребаные мировые рекорды побил.

УЭЛШ. Вален Коннор, слушай меня. Ненависти в мире и так предостаточно. Давай хоть мертвых псов в покое оставим.

ВАЛЕН. Если ненависти так много, так что будет, если немного еще добавить? Никто и не заметит.

УЭЛШ. Интересный подход.

ВАЛЕН. Да отвали ты от меня. Проповедуй лучше Морин Фолан и Микку Доуду, если уж на то пошло. Та еще парочка, что скажешь?

УЭЛШ наклоняет голову и наливает себе еще.

КОУЛМЕН. Сразу заткнулся.

ВАЛЕН. Вот именно. И тут же за стакан… это мой гребаный самогон!!! Что за?…

КОУЛМЕН. Он свое дело сделал. Заупокойную прочитал. Стакан самогона заслуженный.

ВАЛЕН. Твой самогон, мог бы и сам бутылку выставить.

КОУЛМЕН. А я что, против? Сунулся в шкаф, а там пусто.

ВАЛЕН. Опять пусто?

КОУЛМЕН. Хоть шаром покати.

ВАЛЕН. В общем, пустее не бывает.

КОУЛМЕН. Пустой не пустой, все равно жизни нет.

УЭЛШ. Нет такого слова – «пустее».

ВАЛЕН пристально смотрит на УЭЛША.

КОУЛМЕН (смеется). Точно!

ВАЛЕН. Учить меня грамматике вздумал, да?

КОУЛМЕН. Ага.

УЭЛШ. Да что ты. Это так, шутка.

ВАЛЕН. А ты не шутил, когда Микку и Морин руки пожимал прямо у самой могилы. И болтал с ними о чем-то…

УЭЛШ. Да не о чем я с ними не болтал…

ВАЛЕН. Приход тебе еще тот достался – один убил свою любовницу. Топором зарубил. Другая своей мамочке кочергой мозги вышибла. И ты еще о чем-то с ними болтаешь. Ну и дела.

УЭЛШ. А что мне остается, если полиция и суд…

ВАЛЕН. Да ну их в задницу, этот суд и полицию. Боженька-то поглавнее будет. Этого гребаного суда и полиции.

УЭЛШ (с печалью в голосе). Да, слухи до меня доходили. И народ, наверное, правду говорит. Не позаботился Всевышний о правосудии в этом городе. Нет в нем юрисдикции. И в помине.

ВАЛЕН берет бутылку и, что-то бормоча, наливает себе. Пауза.

КОУЛМЕН. Солидно звучит.

ВАЛЕН. Что именно?

КОУЛМЕН. Да слово «юрисдикция». Люблю слова на «ю».

ВАЛЕН. А по-моему, слишком по-американски. Любят они это словечко.

КОУЛМЕН. Ну уж лучше звучит, чем «пустее».

ВАЛЕН. Опять меня доставать начинаешь?

КОУЛМЕН. Хочу и достаю, господин статуэточник.

ВАЛЕН. Мои статуэтки тебя не касаются.

КОУЛМЕН. И долго ты их будешь в дом таскать?

ВАЛЕН. Долго и помногу! Долго и помногу!

КОУЛМЕН. Понял.

ВАЛЕН. Где мой фломастер? Надо пометить их буквой «М».