КОУЛМЕН. Откуда мне знать, где твой гребаный фломастер?

ВАЛЕН. Ты же моим фломастером женщинам бороды пририсовывал. В журнале «Только для женщин». Еще вчера!

КОУЛМЕН. Ага, а ты его так выхватил у меня, что чуть руку не оторвал.

ВАЛЕН. Сам виноват…

КОУЛМЕН. Вот ты сам его куда-то и засунул.

В этот момент ВАЛЕН, задумавшись, проходит в свою комнату.

Пауза.

Вечно все куда-то прячет.

УЭЛШ. Священник я никуда не годный. Когда при мне хулят Господа, у меня для возражения не находится нужных слов. Разве такой священник достоин своего сана?

КОУЛМЕН. Бывают священники и похуже тебя, святой отец, намного хуже. Точно тебе говорю. Просто ты духом слабоват, выпить любишь, да и в вере своей не крепок. А в остальном ты образцовый священник. Самое главное, что ты никогда не повышаешь голоса на своих бедных, заблудших овец. Разве этого не достаточно, чтобы считаться хорошим священником? Половина священников в Ирландии именно такие.

УЭЛШ. Твоя оценка моих способностей не утешает. Ты их явно завышаешь. Я – никуда не годный священник, приход у меня никуда не годный, вот и весь сказ. На приходе два убийства, и еще никто не исповедовался ни по одному из них. Что я слышу на исповеди от этих выродков – только про ставки на скачках, да нечистые помыслы.

КОУЛМЕН. Э, об этом лучше промолчать. Тайну исповеди нарушаешь, святой отец. Так и от церкви отлучить могут. Я про это фильм смотрел. Монтгомери Клифт в нем играет.

УЭЛШ. Ты так думаешь? А ведь ты прав, черт побери.

КОУЛМЕН. А эти убийства ты зря в голову взял. Насчет Микки и Морин – это все слухи и больше ничего. Любовница Микки попала по пьянке в аварию. Но ведь это с каждым может случиться… Что поделаешь…

УЭЛШ. А как же насчет серпа, который торчал у нее изо лба?

КОУЛМЕН. Да слухи все это. Заурядная авария. Пьяная была. А мать Морин просто упала, когда с холма спускалась. У нее с ногами всегда плохо было.

УЭЛШ. А когда кочергой ей мозги вышибли, с ногами еще хуже стало, так получается?

КОУЛМЕН. Да у нее бедро больное было, вся округа об этом знала. Раз уж на то пошло, почему бы на меня убийство не повесить? Приставил дуло к отцовской голове да пристрелил его.

УЭЛШ. Ну, это был настоящий несчастный случай, есть же свидетели…

КОУЛМЕН. О чем и речь. А не будь в тот момент Валена, весь город бы говорил, что это я разнес отцу голову, родному отцу. Умышленно. Так ведь? А у Микки и Морин свидетелей нет, вот и болтают, кто во что горазд.

Возвращается ВАЛЕН. В руках у него фломастер. Подходит к полке и начинает рисовать на статуэтках букву «М».

УЭЛШ. Знаешь, что я тебе скажу? Ты видишь в людях добро. И я должен, по роду службы, а не получается. Я всегда готов бросить первый камень.

ВАЛЕН. Он что, в Боге сомневается?

КОУЛМЕН. То-то и оно.

ВАЛЕН. Вечно он в сомнениях.

УЭЛШ. Это верно, ничего дельного своему приходу предложить не могу.

КОУЛМЕН. А то что ты тренировал детскую футбольную команду к полуфиналу?

УЭЛШ. Этим веру в свое священство не восстановишь. Да всем нам грош цена.

КОУЛМЕН. Только не тебе. Ты тренер классный.

УЭЛШ. Десять красных карточек за четыре игры – это мировой рекорд в детском футболе. Для девочек. А теперь будет мировой рекорд для команды мальчиков. Одна из девчонок до сих пор в больнице. После матча с нашими.

КОУЛМЕН. Так она знала на что шла.

УЭЛШ. Все девчонки в слезах поле покидали. Да, тренер я хоть куда. Это точно.

КОУЛМЕН. Гребаные сучки и маменькины дочки, вот кто они.

Раздается сильный удар в дверь, и в комнату входит ГЕРЛИН. В руках у нее сумка, из которой торчат горлышки двух бутылок самогона.

ГЕРЛИН. Привет, Коулмен. Привет, святой отец. Уэлш, Уалш, Уэлш…

УЭЛШ.