— Як вашим услугам.

— К чему это "вы", довольно уж "вы"! — возразила вдова.

— В таком случае я к услугам моей Серафимы…

— Это лучше, но все еще не хорошо, — прервала невеста.

— Ну так к услугам моего Серафима, — сказал Мечислав с притворною веселостью. — Я готов исполнить приказание, только отряхну дорожную пыль.

— После, после, а уж если непременно хотите, позовите Якуба, пусть принесет, что нужно. Францисканская улица далеко, придется ехать туда, возвращаться, а я и минуты не желаю потерять, я буду капризничать.

— Но ведь Якуб не посвящен в тайну. Что он подумает!

— А пусть думает, что хочет, что я больна, а ты мой домашний доктор, — прибавила Серафима, рассмеявшись, — мне все равно.

Мечислав настаивал, но все было напрасно, и пани Серафима позвонила. Явился Якуб.

— Ведь комната, в которой жил граф, готова? — спросила она.

— Готова.

— Принеси туда вещи пана Мечислава, который и переоденется там, чтоб ему не беспокоиться после дороги. Возьми извозчика и привези что нужно.

Между тем подали завтрак. Разговор оживлялся, переходя с одного предмета на другой.

— Не видела ты Люси? — спросил Мечислав.

— Как же! Она была у меня с парадным визитом.

— Ну, как она выглядит?

— Словно надгробное изваяние молодой мученицы: молчаливая, сосредоточенная… одеревенелая. Спрашивала о тебе, я рассказала, что знала. Ждет известия о твоем прибытии.

— Мне хотелось бы навестить ее.

— Поедем вместе, я не могу отпустить тебя. С ней был доктор Вариус; помолодел, такой веселый, вежливый… но в то же время несносный и страшный. Он напоминал мне о твоем намерении ехать за границу… Но путешествие теперь к чему?

— Во всяком случае, должен же я продолжить обучение.

Серафима откинулась назад с удивлением:

— Какое? Докторское? Зачем? Разве же ты полагаешь остаться лекарем?

— Зачем же мне покидать труд стольких лет и бросать науку, которую люблю?

— Более, нежели меня? — спросила пани Серафима.

— О, нет, но, во всяком случае, мне позволено любить ее.

— Любить да, но заниматься ею — этого я не понимаю. Во-первых, она будет отнимать тебя у меня, а во-вторых, поставит нас в фальшивое положение…

Мечислав смутился. Вдова заметила легкое облачко грусти на его лице, с проницательностью светской женщины, знакомой с жизнью и ее пружинами, и дала другой оборот разговору.

— Я слишком уважаю науку, — сказала она, — чтобы препятствовать тебе заниматься ею. Будучи свободен и независим, ты можешь сделать для нее более… но, Мечислав, тебе не следует отбивать практики у других, занимать кафедры, которая бедному труженику даст верный кусок хлеба… в то время как ты ни в чем не нуждаешься, и все, что я имею, общее у нас с тобою.

— Но у меня… нет ничего, — возразил Мечислав грустно. — В это будущее наше хозяйство я не приношу ничего, кроме голода и нищеты.

— Приносишь золотое сердце, мой Мечислав, и бриллиантовую молодость, которая украсит мою старость. Бога ради не будем говорить об этом.

— А я, напротив, умоляю говорить об этом, — прервал Мечислав. — Позволь мне остаться тем, чем подобало быть.

— Не могу же я называться докторшею! — воскликнула с жаром пани Серафима.