Мечислав хотел сердиться, но окончание, так обязательно являвшееся кстати, обезоружило его.

— В самом деле, дашь мне взаймы? — спросил он.

— Почему же нет? Дам под вексель… Прошу прийти ко мне завтра утром. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи!

Соседнее окно затворилось. Мечислав вздохнул свободнее, имея в виду временное спасение; но его тревожили только сплетни Боруха относительно пани Серафимы.

— Какие злые и глупые люди! — думал он. — Достаточно одного шага, достаточно простого сближения, чтоб свет оговорил самые чистейшие отношения. Необходимо, стало быть, отказаться от этой дружбы, чтоб устранить от этой достойной женщины неприятности, которые могут ожидать ее.

И он невольно начал думать о пани Серафиме, припоминая обращение ее с ним и с сестрой; но в этом поведении было столько деликатности и вместе чувства, дружбы и сердца, она так умела уничтожить разницу, вытекавшую из их обоюдного положения… и за эту доброту свет платит ей подобной клеветой!

Мечислав сердился.

— Наука на будущее, — сказал он. — Надо быть осторожнее; и медленно, хотя бы с тоской и пожертвованием, даже если б она заподозрила неблагодарность, удалиться для ее же спокойствия.

Приняв такое решение и успокоившись относительно уплать долгов, Мечислав раскрыл книги и присел за работу; но ему не шли на ум занятия.

Когда рано утром он вошел к Люсе, ее уже не было. Орховская убирала комнатку.

— Где сестра?

— Пошла в костел и, вероятно, не скоро возвратится, потому что встретится с пани Серафимой, а та затащит ее к себе, как это бывает почти ежедневно. Я даже кофе не готовила.

Мечислав подумал, что необходимо на будущее время отклонить сестру от частого посещения Серафимы, и вышел к Боруху. Последний ожидал его в лавке и немедленно увел в заднюю комнату. О деньгах недолго шла речь. Борух крепко верил в счастливую звезду медика, улыбаясь, отсчитал ему необходимую сумму и просил иметь всегда с ним сделки.

Получив деньги, Мечислав побежал расплатиться как можно скорее, и ему стало как-то легче… Между тем время было идти на лекцию.

Люся, действительно, застала в костеле пани Серафиму, которая и увела ее к себе… У них всегда было столько предметов для разговора.

— Знаешь что, — сказала пани Завадовская, придя домой, — ты сегодня печальна. Приезд кузена, как вижу, вместо того чтобы развеселить тебя, только опечалил. Что такое случилось? Разве он привез какие-нибудь грустные вести? Признайся, будь откровенна. Что ж это за дружба, которая не хочет ничем поделиться?

— Верьте, что со мной ничего не делается, я скорее задумчива, нежели печальна… Жизнь, эта жизнь…

Пани Серафима поцеловала девушку и уселась рядом.

— Но ты грустна.

— Я почти всегда такая, и не может быть иначе.

— Разве вам так плохо на свете?

— А кому же на нем очень хорошо?

— Ты отделываешься только общими местами.

— Есть чувства и мысли, которые надо скрывать, потому что и самой на них смотреть не хотелось бы.

— В самом деле? Не добрая же ты, Люся, не имеешь ко мне доверия. Ни ты, ни твой брат не хотите никогда ничем поделиться со мной… А я так люблю вас обоих…

И проговорив слова "обоих", пани Серафима смешалась и усердно принялась за кофе.

— С вами, — проговорила Люся, подумав, — я сумею быть откровенна, хотя это и не в моем характере. Тяжелые годы, прожитые мной у тетки, научили меня скрытности. Тетка заглушила во мне жажду откровенности, жажду делиться, которую получаем от природы, а утрачиваем с жизнью.