Джисфидри и Исарда вели гостей пустынными улицами Мезуту'а, их путь освещали кристаллические жезлы, которые казались привидениями, порхающими по узким улицами и широким площадям, по изящным мостиками, перекинутым над сумеречной пустотой.

Лампы, которые принесли с собой Мегвин и Эолер, покоптили и погасли. Единственным источником света было розоватое свечение жезлов в руках дворров. Очертания города казались в этом свете мягче, чем при свете ламп, углы сглаживались, как бы от действия дождя и ветра. Но Мегвин знала, что здесь, глубоко под землей, непогода не тревожила древние стены.

Мысли ее, несмотря на прекрасное зрелище окружавшего ее подземного мира, блуждали, возвращаясь к той злой шутке, жертвой которой она себя осознавала. Ситхи здесь не было. По сути дела, оставшиеся мирные сами взывали к помощи такого малочисленного племени, которыми стали теперь дворры; возможно, участь их еще горше той, что переживают люди Мегвин.

Значит, утрачена надежда на помощь, по крайней мере — земную. Спасения для ее людей не будет, пока она сама не найдет какого-то выхода. Почему боги посылают ей сновидения, рождающие надежды, которые тут же разлетаются в прах? Что же Бриниох, Мирча, Ринн и другие совсем отвернулись от эрнистирийцев? Многое из ее подданных, которые сейчас сидят скрючившись в пещере наверху, уже считают опасным сражаться с армией Скали, которая вторглась в их страну, как будто боги настолько ополчились на племя Ллута, что сопротивление могло бы рассматриваться как оскорбление небесных сил. Неужели в этом состоит полученный ею урок: и в ее сновидениях, и в том, что потерянные ситхи оказались лишь испуганными соплеменниками Джисфидри? Неужели боги привели ее сюда, чтобы показать, что ее эрнистирийцы тоже превратятся в малочисленное увядающее племя, как некогда гордые ситхи или искусные дворры, ныне павшие так низко?

Мегвин расправила плечи. Она не позволит подобным мыслям запугать себя. Она дочь Ллута, дочь короля. Она что-нибудь придумает. Ошибкой было полагаться на таких уязвимых земных союзников, как люди или ситхи. Боги пошлют ей знак. Они подадут ей, не могут не подать, знак, подскажут какой-нибудь план, зная, в каком она отчаянии.

Ее вздох встревожил Эолера.

— Госпожа? Вам плохо?

Она отмахнулась от его заботы.

— Когда-то этот город был весь освещен, — сказал неожиданно Джисфидри, указывая своей длинной рукой. — Сердце горы сверкало.

— Кто здесь жил, Джисфидри? — спросил граф.

— Наш народ, тинукедайя. Но большинство из нас уже давно умерли. Немногие остались здесь. Некоторые жили в северных горах, в городе, меньшем по размеру, чем этот. — Лицо его сморщилось. — Пока их не заставили уйти.

— Заставили? Как?

Джисфидри покачал головой, его длинные пальцы теребили подбородок:

— Это было неправильно сказано, наверное. Было бы нехорошо навлекать свое зло на невинных детей Эрна. Не бойтесь. Те немногие, что там оставались, сбежали, оставив зло позади.

Его жена что-то произнесла на щебечущем дворрском наречии.

— Да, это правда, это так, — сказал Джисфидри с сожалением. Он моргнул огромными глазами. — Наши люди оставили те горы, и мы надеемся, что зло тоже осталось там.

Эолер посмотрел на Мегвин, как ей показалось, многозначительно. Этот разговор прошел как-то мимо нее, так как она была погружена в мысли о своем лишенном крова народе. Она слабо улыбнулась графу, давая понять, что его усилия по выяснению всех этих бесполезных подробностей замечены и оценены ею, потом снова погрузилась в свои молчаливые размышления.

Граф Эолер перевел растерянный взгляд с дочери Ллута на дворров.

— Вы можете рассказать мне об этом зле?

Джисфидри задумчиво посмотрел на него.