За две недели ожидания Семеновских удивительно молодел. Его глаза блистали демонически, походка убыстрялась, твердела до такой степени, что Прончатов начинал узнавать его шаги в коридоре, а на службе счетовод работал так много и хорошо, что его хвалили.

В день собрания, за те минуты, пока приходилось в зале ждать выступления, Семеновских старел сильнее прежнего. Рассказывали, что перед выступлением старик иногда терял сознание и жена давала ему нюхать загодя прихваченный из дома нашатырный спирт, но счетовод все равно бледнел, ронял на пол каллиграфически написанную речь и старел на глазах, точно с него смывали блеск молодости и энергии.

Сегодня повторялось знакомое: постаревший, дрожащий Семеновских поднялся на трибуну, прыгающими пальцами развернул тетрадочку, не найдя начала речи, тоненько, по-детски ойкнул, отчего у него свалились очки. А зал рычал от восторга, скрипел стульями, в задних рядах раздавался жеребячий рев, летели под потолок кепки, визжали девчата.

– Тихо, ну тихо же!

Внешне спокойный, начальственный, Прончатов страдал от жалости к старику. Выждав еще несколько секунд и увидев, что председательствующий с залом справиться не может, Олег Олегович начал медленно подниматься с места. Встав во весь рост, он не сделал ни жеста, не произнес ни слова, но собрание стало волной притихать. Тишина от первых нехамовских рядов прокатилась к середине, как бы покачавшись, медленно докатилась до самого последнего ряда, где сидели самые злые и отчаянные мужики. Когда сделалось совершенно тихо, Прончатов так же медленно сел на место.

– Начинай, товарищ Семеновских! – обрадованно прокричал Иван Фомичев. – Используй свой регламент!

Слушать старика Олег Олегович просто не мог: счетовод, запинаясь, говорил такое, чего понять было нельзя. Тетрадь от волнения он раскрыть так и не смог и потому делал страшные для самого себя минутные паузы. Так что Олег Олегович от Семеновских отвернулся, вынув из кармана блокнот, начал рисовать домики, а когда страдания счетовода приблизились к концу, Прончатов, вырвав страницу, написал на ней несколько слов и передал бумагу председательствующему.

– Исходя из фактов, – неожиданно ясным голосом сказал Семеновских, – нужно улучшить учет горюче-смазочных материалов. – Он вдруг ораторским жестом выкинул руку, тонким дребезжащим голосом выкрикнул: – Я сказал все, что мог, пусть другой скажет лучше!

Торопливо спустившись с трибуны, счетовод сел на место, два-три раза судорожно передохнув, посмотрел на жену счастливыми, сияющими глазами. Она радостно затрясла головой и положила пальцы на локоть мужа. Страдания Семеновских закончились, опять наступило радостное время; теперь каждый вечер супружеская пара будет гулять по Тагару, при встрече со знакомыми она будет спрашивать: «Вы слушали выступление Анипадиста Григорьевича? Он очень смело критиковал руководство!»

– Слово имеет начальник планового отдела товарищ Поляков!

Из десятого ряда вышел плановик, сутулясь и не обращая внимания на зал, поднялся на трибуну, развернув крошечную бумажонку, проговорил неприятным, каркающим голосом:

– Довожу до вашего сведения, товарищи, положение сплавконторы на сегодняшний день, – Поляков замолчал, разбираясь в своей бумажонке; он несколько раз перевернул ее, чему-то недовольно хмыкнул, но в зале стояла строгая тишина. Люди напряженно, терпеливо ждали, так как от бумажки плановика зависел каждый человек. Если Поляков скажет, что Тагарская сплавная контора не выполнит месячный план, все, кто сидит здесь, лишатся премиальных – солидной суммы при хороших средних заработках. Поэтому люди на плановика глядели внимательно, ждали его слов с нетерпением, поэтому и Поляков позволил себе длинную паузу.

– На сегодняшний день сплавная контора выполнила месячный план, – кисло сморщив губы, сказал Поляков.