На лице моем отразилось удивление, и он добавил:

— Мы не должны над этим смеяться. Русская аристократия пережила трудные времена за последние одиннадцать лет, с тех пор, как сбежала от большевиков за границу.

— Однако у этого князя вполне процветающий вид, — возразила я, заметив крупную жемчужину в его галстуке и бриллиантовые запонки в рукавах белоснежной рубашки.

Мой собеседник рассмеялся.

— За это он должен благодарить вафли Уайлфри, — сказал он и, видя, что я жду объяснений, добавил: — Это все княгиня, вон та маленькая толстая женщина с крашенными волосами, которая беседует с нашей хозяйкой. Она была в девичестве мисс Уайлфри, и пакетик их знаменитых вафель можно видеть на столе каждого американца во время завтрака.

Я рассмеялась, а потом заметила:

— Кстати, разговор о вафлях напомнил мне, что я ужасно проголодалась. По-моему, уже давно подошло время ужина.

Дело в том, что мы сегодня весь день работали без перерыва на ленч, потому что у Джайлза срочный заказ, который он обещал выполнить в рекордно короткое время.

Мне бы хотелось, чтобы издатели вели себя более ответственно и решали, что им нужно, не в самый последний момент. У них всегда начинается жуткая спешка, когда журнал уже на подходе. Странное выражение, на мой взгляд!

Мой собеседник что-то подсчитал.

— Нас двадцать девять, — сказал он. — А я полагаю, что за столом должно быть равное число гостей, так что наверняка ждут кого-то еще.

В этот момент в гостиную вошел новый гость, и я сразу поняла, кто он. Сердце у меня подпрыгнуло, а потом словно бы перекувырнулось несколько раз, и у меня возникло тошнотворное ощущение, что я вот-вот упаду в обморок. Это был Дэвид! Единственный, кого я не ожидала встретить здесь сегодня вечером. Мне захотелось убежать, спрятаться. Я не могла придумать, что я ему скажу!

Раздумье четырнадцатое

Говорят, когда человек тонет, то за несколько секунд перед его глазами проходит вся его жизнь. Я знаю, что когда Дэвид пару минут назад вошел в гостиную Мэлдритов, со мной произошло то же самое. Конечно, передо мной промелькнула не вся жизнь, но все то, что случилось в течение всей той злополучной недели до его отъезда в Америку.

Он был так нежен со мной, когда мы ехали в Лондон из Брэй-парка, что мне показалось, будто все наши недоразумения позади.

Благодаря своему удивительному умению подчинять себе людей, а также щедрым чаевым он сумел уговорить ночного сторожа разбудить горничную, и та упаковала мои вещи. Затем сторож вынес к автомобилю наши чемоданы.

Перед этим Дэвид вернулся ко мне и рассказал, как он все устроил. Он сел в автомобиль рядом со мной, а я взяла его за руку и попросила:

— Пожалуйста, прости меня.

— Я уже сказал тебе, — ответил Дэвид, — что если кто и нуждается в прощении, так это я.

Он крепко держал меня за руку, и теперь уже ничто не имело значения, даже то, что я была в пеньюаре, хотя понимала, что это будет выглядеть более, чем странно, когда я в таком виде явлюсь в пансион.

Но Дэвид решил и эту проблему.

По дороге мы остановились, он нашел в моем чемодане костюм с теплым жакетом и велел мне спрятаться за деревья у края шоссе и там переодеться. Он проявил такую чуткость и понимание, что меня это нисколько не смутило. Укрывшись за деревом, я переоделась при свете луны. Затем Дэвид уложил в чемодан пеньюар и ночную рубашку, и мы поехали дальше.

Остановившись у пансиона, он бережно поцеловал меня и сказал:

— Ты устала, Саманта, и тебе пришлось немало пережить этой ночью. Постарайся ни о чем не думать. Просто ложись в постель и усни.

— Когда я тебя увижу? — спросила я. И хотя я знала, что мне следовало бы подождать, пока он сам спросит об этом, слова вырвались у меня помимо воли, до того, как я успела о чем-нибудь подумать.