— Что с тобой, папа? — спросила я.

— В последнее время меня мучают какие-то боли, — ответил он. — Я предположил, что это от несварения желудка, и доктор Мэкинтош дал мне микстуру белого цвета, но от нее мало толку.

Я пришла в ужас не только от болезненного вида папы, но и от того, в каком состоянии находится дом. В жизни не видела я подобного беспорядка.

Миссис Харрис никогда не была особенно усердной труженицей, и, хотя в кухне была относительная чистота, но зато во всех остальных комнатах было пыльно, не прибрано, запущено. После моего отъезда никто так и не удосужился поставить на полки церковные журналы и молитвенники, используемые хором, и даже вещи, оставшиеся после благотворительного базара, все еще были свалены в кучу в холле, там, где их бросили.

В папином кабинете повсюду лежал толстый слой пыли, камин был забит золой, которую давным-давно не выгребали, а башмаков папы щетка не касалась уже много недель.

Так как я приехала к вечеру, то сразу же пошла на кухню, посмотреть, что оставила миссис Харрис для папы на ужин, но смогла найти лишь тарелку холодного мясного паштета, который не только выглядел неаппетитно, но и запах у него был какой-то неприятный.

Было еще несколько яиц, снесенных нашими курами, и из них я приготовила для отца омлет. Папа ел его с опаской и все время повторял, что боится, как бы у него опять не начались боли от этой еды.

— Завтра утром я пошлю за доктором Мэкинтошем и настою на том, чтобы он отправил тебя к специалисту в Челтенхэм или Уорчестер, — сказала я. — Так не может больше продолжаться.

Мне не хотелось пугать папу, но за то время, что я его не видела, он, казалось, постарел на несколько лет, и в лице у него появилось что-то, что мне не понравилось. А когда я провожала его наверх в спальню, то заметила, что у него сильная одышка.

Поскольку миссис Харрис не знала о том, что я приеду, она не удосужилась сменить мое постельное белье, а спальня наверняка не проветривалась с тех пор, как я уехала.

В комнате стоял затхлый запах, и я поспешила распахнуть настежь окна. Выглянув наружу и увидев, какой мир и тишина разлиты в саду, я вспомнила Дэвида, который в это время плыл в Америку на «Королеве Мэри», и сказала себе, что моя жизнь кончена. Лучше бы я никогда не ездила в Лондон. И я решила, что все случившееся со мной было наказанием за то, что я не осталась дома, чтобы заботиться о папе. Но я не плакала. Я чувствовала, что все внутри у меня омертвело. Чувства мои умерли настолько, что мне казалось, будто я наблюдаю за кем-то со стороны.

Утром я встала и сразу же принялась за уборку дома. В девять часов я послала мальчика в деревню, чтобы вызвать к папе доктора Мэкинтоша. Я дала мальчишке два пенни и велела бежать как можно быстрее, но спустя час он пришел с известием, что доктор Мэкинтош уехал и вернется только к вечеру в воскресенье.

Этого я никак не ожидала. Люди в Литл-Пулбруке редко отлучались куда-либо. Но делать было нечего. Мне оставалось только ждать, когда он вернется, а потом, решила я, придется настоять, чтобы он отправил папу к специалисту.

Когда явилась миссис Харрис, я послала ее к мяснику купить баранью ногу, и приготовила папе сытный и вкусный ленч.

Он не выходил из своего кабинета, и я видела, что он ослаб настолько, что даже не в состоянии прогуляться по саду. Я не знала, как мне быть. На другой день предстояла служба в церкви, но я не знала, сможет ли папа пойти к заутрене или к причастию в одиннадцать часов.

После ленча он немного приободрился, а около пяти часов сказал, что хочет пойти лечь.

— Я поднимусь и приготовлю тебе постель, — сказала я, — а потом принесу обед.

— Спасибо, я не хочу есть, — ответил он.

— Нет, ты должен поесть хоть что-нибудь, — настойчиво возразила я.