— Но собираешься куда-то, да? — («Вот пристала к человеку, идиотка!»).

— Что? — встряхнулся Костя. — Нет… Не знаю. Не с кем ехать. Отец весь в своих делах…

Белка открыла рот и сразу хлопнула губами. Но он успел заметить ее чуть не вылетевший вопрос: «А мама?»

И тогда он сказал про маму…

Он сказал это всего одной фразой: «Мама погибла зимой на Суматре, в том цунами». Но почему-то ему стало легче, будто выплакался.

А Белка сидела, как насквозь виноватая. Пробормотала:

— Я ведь не знала… Ты извини…

— За что? — усмехнулся Костя Рытвин. Не обидно, а даже ласково как-то. — Не грусти, Белка, все в норме…

В этих слова ей почудилась взрослая снисходительность. И непонятно было, о чем говорить дальше. Костя поставил вазу с мороженым на стол, нарочито зевнул. И тогда Белка — просто чтобы не молчать — показала подбородком на Костину ногу:

— Смотри, ты капнул.

На загорелой коже повыше колена белел похожий на крохотную ромашку след. Костя нагнул голову, тронул «ромашку» пальцем. Глянул из-под упавших волос.

— Это не мороженое, это еще давно. Капля кипятка…

Белка опять поежилась. И шепнула:

— Жуть какая. Больно было?

Костя ответил сразу:

— В первый миг и правда жуть. А потом будто отключка такая… Даже вот это было уже не так больно… — Он вывернул левую руку. От локтевого сгиба до запястья тянулся светлый ожоговый шрам…

Фаянсовый чайник

Его взяли в раздевалке школьного спортзала. Ловко так и без всяких там хитрых уловок. В дверь зала кто-то сказал: «Костя Рытвин, к тебе тут пришли, выгляни на минутку…» Он взглядом спросил позволения у преподавателя, шагнул за порог. Тут же к лицу прижали что-то влажное и пахучее… и всё исчезло.

Как такое могло случиться в элитной гимназии, набитой электронными датчиками и охраной? Скорее всего купили кого-то… Потом Костя узнал, что его вынесли в картонной коробке, вместе с другими коробками и прочим строительным мусором, оставшимся от ремонта…

Пришел в себя Костя с тяжелой головой и комом тошноты в желудке. Ему совали под нос вату, пропитанную резкой вонью. Костя дернулся. Оказалось, что он привязан к стулу. Икры и щиколотки были примотаны чем-то липким к ножкам, туловище — к спинке. Плечи и руки остались свободными. Он был такой, каким его выхватили с урока: в синих атласных трусиках, в белой маечке с черной витиеватой надписью: Гимназія №2. В этой школе любили старинные традиции…

Костя с трудом повел глазами. Комната была, видимо, подвальная. Тусклые окошки высоко над полом, поломанная мебель по углам, серый бетон стен. Перед Костей оказались двое: девица — вроде тех, кого печатают на журнальных обложках, и молодой мужчина. Он лицом, фигурой и движениями был похож на тренера, только одет не по-спортивному, а в темный костюм с галстуком. Двигая торчащей, как у черепа, челюстью мужчина проговорил:

— Очнулся, Рытвин? — Голос бы какой-то механический. Стриженные ежиком волосы поблескивали под горевшей у потолка лампочкой.

Костя изо всех сил нагнулся, его стошнило, забрызгало ноги. «Тренер» брезгливо шагнул назад.

— Перестань блевать, Рытвин и слушай. Чем скорее кончим, тем лучше…

— Дайте попить, — сказал Костя.

Девица кокетливо пропела:

— Мистер Икс! Мистер И-и-икс! Мальчик просит водички!

Дальше начался маскарад. Или кино! Из-за косого громоздкого шкафа (видимо, за ним была дверь) появился длинный человек в таком же, как у «Тренера», костюме и в глухой черной маске — наверно, из капронового чулка.