— Ну вот, теперь хватит на неделю… — Лихо Тихоныч похлопал друг о дружку большущими тряпичными ладонями, будто поаплодировал. — Спасибо, помощнички…

Федя засуетился на ладони у Драчуна и квакнул.

— Домой просится, — объяснил Драчун. — Соскучился по друзьям…

— Нам пора, — спохватилась Белка и пощупала в складках мобильник: наверняка скоро начнется трезвон.

И все заговорили, что да, пора. Кроме Владика Пташкина, который продолжал сидеть на стойке, у оси.

Драчун, встав на цыпочки, протянул ему гармошку.

— На, не теряй больше… Птаха, а ты ведь говорил, что знаешь короткий путь…

— Это и воробью понятно! — Птаха сиганул на пол, успев на ходу пиликнуть на гармошке. Посидел на корточках, крутнул головой. — Дядя Лихо, дверца отперта?

— А чего ж, конечно! Она завсегда отперта…

Птаха прыгнул к стене, по другую сторону Колеса. Там все разглядели дверцу, похожую на ту, с которой Буратино содрал холст в каморке папы Карло. Только ключ не понадобился — Птаха потянул кольцо, дверь с гостеприимным скрипом отъехала. Все наперебой стали говорить Лихо Тихонычу спасибо — за вылеченного Федю (Федя квакнул), за чай, за знакомство с удивительным Колесом… Он говорил в ответ, чтобы не забывали, заглядывали в гости. Конечно, ему отвечали, что будут заглядывать…

За дверью был тесный извилистый коридор, в котором пахло сырой мешковиной и мышами. («Странно, разве хорды бывают извилистые?» — сказал на ходу Костя.) Скоро, буквально через три минуты, выбрались из щели в кирпичной стене, совсем близко от памятника Пространственному Абсолюту. Рядом никого не оказалось, только ходила у памятника Луиза с вертикально поднятым хвостом.

— Опять собралась внутрь шарика? — спросил Сега. Потому что замечено было несколько раз, как она преспокойно, будто у себя на подоконнике, сидит внутри запаянного шара с Пространственным Абсолютом. Луиза дернула кончиком хвоста: мол, ничего подобного…

Через другой, знакомый уже коридор выбрались к болотцу. Там Федю шумно встретили друзья-приятели. Когда они скакали на песке, тонкие лучи-отблески от коронок пересекались в воздухе, как золотые спицы…

Вечером Лихо Тихоныч Одноглазый сидел у себя в каморке и читал у горевшей печурки «Диалектику многомерных пространств» профессора Диколесова (кстати, вечного оппонента профессора Рекордарского, о чем Лихо, разумеется, не знал). Печурку он разжег не для тепла — и без нее было не холодно, — а для уюта и света. Оранжевый свет из открытой дверцы был гораздо приятнее того, что от лампочки.

Было тихо и грустновато. «И Птаха не появляется, а ведь обещал, негодник», — подумал Лихо.

В дверь нерешительно стукнули. Этот был, конечно, не Птаха, тот всегда возникал в открытом оконце.

На пороге появился мальчик — один из тех, что приходили днем за лягушонком. Стройненький такой мальчонка, спортивный. Будто пришел сюда с площадки для игры в теннис (про который Лихо смотрел иногда передачи). Только ракетки не было. Костя давно уже не носил с собой чехол, про который можно было подумать: там ракетка. Зато была при нем замшевая сумка с ремнем на плече.

— Лихо Тихонович, можно к вам на минутку?

— А чего, а чего ж, — засуетился Лихо. — Конечно, можно! Я скучаю тут с разной философией. Такая белиберда, хотел даже в печку… А ты ведь Костик, да? Я запомнил, хе-хе… Во мне хоть и труха, а память имеется… Навестить захотелось или дело какое?

— Навестить… И дело….

— А ты садись к огоньку. Про дело у огонька говорить способнее всего…

Мальчик Костя сел на чурбак у распахнутой печной дверцы.