У Формозы в руке было прекрасное павлинье перо, у Сапиенции серое перо мудрой совы, а у Беневолисы белое перышко ангела. Из-за двери неслись крики роженицы, а кудесницы шепотом спорили, какая из них первая осенит августейшего младенца своим невесомым прикосновением. Больше всех горячилась злющая фея доброты. «Чтоб вам повылазило! — шипела она. — Моя доброта важнее ваших красоты и ума!». Остальные с ней не соглашались.
В конце концов, порешили кинуть жребий, но не успели, потому что раздался детский писк. И во второй раз. А потом еще в третий.
Свершилось!
Вышла королевская повитуха. Вид у нее был растерянный, и феи спросили, здоров ли принц.
«Это не принц», — ответила повитуха.
«Принцесса?».
«Три принцессы… Ее величество родила тройню».
Волшебницы вошли и увидели трех сморщенных ревущих младенцев. Тогда фея ума, будучи дурой, воскликнула: «Сама судьба разрешит наш спор, что важнее: доброта, ум или красота! Пусть каждая выберет себе одну девочку, и мы посмотрим, какая из них проживет свою жизнь лучше».
Так и сделали. Формоза коснулась носика одной малютки павлиньим пером — и морщины разгладились, личико будто засияло. Беневолиса щекотнула ротик второй ангельским перышком — и девочка перестала плакать, губки раздвинулись в ласковой улыбке. Сапиенция погладила третью совиным пером по лбу. Принцесса тоже умолкла и подмигнула маленьким ясным глазом.
«Поглядим-поглядим», — прошептала Беневолиса. «Тут и глядеть нечего, моя возьмет», — пожала плечами Сапиенция. А Формоза лишь снисходительно усмехнулась.
Принцессы-тройняшки росли совсем непохожие одна на другую, будто и не сестры.
Беата была златокудрая, прелестная, глаз не отвести, но с пустой головой и пустым сердцем. С утра до вечера смеялась хрустальным смехом, а плакать не умела, потому что не ведала ни жалости, ни печали.
София была тускловолоса, крючконоса и щекаста, словно сова. Она блистала умом, острым, как каленая стрела, и столь же больно разившим всякого, кто вызвал неудовольствие принцессы, а угодить ей было непросто.
Корделию любили за душевную щедрость, но жалели за густые рыжие конопушки, а слуги, кто без совести, охотно пользовались ее простодушием для своей корысти.
Королева-мать, женщина чувствительная, очень расстраивалась, что принцессы, каждая по-своему, в чем-то нехороши: одна пуста, другая злосердечна, третья мало что дурнушка, так еще и дурочка. Но король-отец был человек мудрый. Он радовался красоте светловолосой дочки, уму черноволосой и доброте рыжеволосой. С первой он любил танцевать на балах, со второй вести беседы, с третьей отдыхал душой. А супруге говорил: «Беате мы приищем выгодного мужа, который будет нашему королевству верным союзником. София сама себе выберет хорошего жениха и окрутит его вокруг пальца. Корделия же останется старой девой, и это прекрасно — будет тешить нашу старость».
И вот девицам сравнялось шестнадцать лет — время, когда принцессам пора выходить замуж.
Король устроил большой праздник с пирами, охотами, турнирами, пригласил холостых королей и принцев со всех британских островов и даже из-за моря. Все приехали, никто не отказался. Собрались самые завидные женихи окрестных стран — кто прибыл в надежде найти любовь, кто в погоне за богатым приданым, кто из политических видов, а иные просто развлечься.
В первый же вечер король показал гостям своих дочерей.
Сначала вышла ослепительная Беата, чуть улыбнулась, села слева, у окна — и кавалеры стали смотреть только в ту сторону, а многие перебрались поближе.
Потом появилась София, села справа, начала рассказывать сказку собственного сочинения. Гости заслушались, и некоторые переместились вправо, чтоб не пропустить ни слова. |