— Нет, он убежал! Вот он бежит, бежит, бежит — слышишь, бабушка?

Тут по радио зазвучала веселая музыка.

— Ну вот, я говорил, что убежал! Вот он прибежал домой: дед и баба и Колобок схватились за руки — пляшут!

И сам приплясывает и в ладоши хлопает, так что бабушке пришлось согласиться, что Колобок прибежал домой.

И снова о Колобке.

«Лет двух от роду, — сообщает Е.Тагер, — я, по словам моей матери, очень любила сказку о Колобке. Но слушала спокойно только до тех пор, покуда Колобку удавалось ускользать от опасных зверей. Когда же доходило дело до лисы, которая его „ам — и съела…“, я поднимала страшный крик: „Не надо, не надо!“ — и пускалась в слезы. Одно спасение от рева было продолжать сказку, заставляя ловкого героя последовательно встречаться со львом, слоном, верблюдом и т. д., причем все эти встречи должны были непременно кончаться торжеством Колобка.

— Весь зоологический сад, бывало, переберу, пока ты уснешь! жаловалась впоследствии мать».

И вот что сообщает мне из города Кропоткина Л.А.Потапова о своей внучке Леночке:

«Ей было три года, я спела ей песенку про кукушку, которая потеряла детей. При словах:

раздались громкие рыдания Леночки, и когда я через несколько дней попыталась ей спеть ту же песенку, она с ужасом зажала мне рот:

— Не надо! Не надо!

То же самое случилось, когда я рассказывала ей сказку „Теремок“, которая кончается тем, что медведь раздавил всех зверей.

В дальнейшем я уже все сказки заканчивала хорошим исходом».

О таком же случае сообщает и писатель Л.Пантелеев. Когда его дочери Машеньке было без малого полтора года, он попытался прочитать ей известный стишок (переведенный с английского):

Машенька так сильно «переживала» первые три строки этого стихотворения («Бедная девочка, ножка босая, голенькая»), что отец не решился прочитать последнюю строку — о жестокости мельника.

«И вот, — пишет он в своем дневнике, — вместо „мельницы“ я бормочу нечто благополучное — что-то вроде:

Эта жажда радостного исхода всех человеческих дел и поступков проявляется у ребенка с особенной силон именно во время слушания сказок.

Если ребенку читают ту сказку, где выступает добрый, неустрашимый, благородный герой, который сражается со злыми врагами, ребенок непременно отождествляет с этим героем себя.

Всей душой сопереживая с ним каждую ситуацию сказки, он чувствует себя борцом за правду и страстно жаждет, чтобы борьба, которую ведет благородный герой, завершилась победой над коварством и злобой. Здесь великое гуманизирующее значение сказки: всякую, даже временную неудачу героя ребенок всегда переживает как свою, и таким образом сказка приучает его принимать к сердцу чужие печали и радости.

VI. ДЕТИ О СМЕРТИ

Восьмилетний октябренок сказал:

— Аня, я десять раз смотрел «Чапаева», и все он утопает. Может быть, пойти с папой?

Ему хочется думать, что гибель Чапаева — киноошибка и что эту грустную киноошибку он может исправить, добившись, чтобы Чапаев остался в живых. В понимании ребенка счастье — это норма бытия, и оттого трагический конец фильма о любимом герое показался ему противоестественным.

Тем персонажам, которые милы ребенку, все на свете должно удаваться, и никоим образом нельзя допускать, чтобы они умирали, так как, повторяю, с ними он чаще всего отождествляет себя.

Замечательны в этом отношении поправки, которые в разное время внесли два трехлетних мальчугуна в рассказанную им «Красную Шапочку».