|
Но «эти размышления суть только, — говоря старым языком старинных теорий словесности, — лирические излияния, и в них автор остается все тем же сатириком-поэтом. И сила лирического негодования придает размышлениям сатирика необыкновенную живучесть, захватывающую читателя. Таким лирическим порывом начинается и «Пестрое письмо» в январской книжке «Вестника Европы». И тут автор касается самых больных струн современности, рисует «полную картину современного нам умственного скитания». Подняв важную для Салтыкова тему защиты «калечимых людей» (см. стр. 254), А. Введенский дал ее весьма неглубокую и неточную трактовку. «…Сатирику предстояла, — писал рецензент, — быть может, самая благодарная и благотворная задача — во имя общих законов жизни защищать человека, обличать это удивительное стремление не признавать законов жизни, калечить людей на собственный манер, по изобретенным «не теми Федотами» проектам, составляемым в кабинетах и канцеляриях, без соображения с обстоятельствами жизни и даже насилуя законы природы» и т. д. и т. п.. «Статью Введенского о последнем «Пестром письме» я совсем не понял, — писал Салтыков В. М. Соболевскому 13 января 1885 года. — Есть какой-то намек на то, что нужно, дескать, заступаться за людей, которых калечит жизнь, но все это темно, скомкано и нерезонно. Точно в нетрезвом виде писано. Тема о заступничестве за калечимых людей очень благодарна, но нужно ее развить и всесторонне объяснить. Ведь недаром же она не разрабатывается, а г. Введенский, по-видимому, полагает, что вот он дорос, а другие не доросли. Выходит общее место».
Впервые — ВЕ, 1885, № 2, стр. 619–650. Рукописи и корректуры не сохранились. Работа над очерком была закончена в первых числах января (см. письмо Салтыкова к Стасюлевичу от 6 января 1885 г.). Жизненная судьба «жены корнета» Арины Михайловны Оконцевой, символизирующая социальную судьбу дворянства, развертывается на фоне и в условиях расцветающего хищничества, которое уже не удовлетворяется взяточничеством и казнокрадством, хотя еще и не поднялось до своей высшей формы, когда оно — просто «порядок вещей». Арина Михайловна оказывается сначала жертвой хищничества наглого и примитивного (Тимофей Удалой), а затем — хищничества замаскированного, «ташкентского» («рыковщина») (Классификацию хищничества Салтыков даст позднее в «Письме VII»). Отзывы печати о четвертом письме немногочисленны и малоинтересны. А. И. Введенский отметил, что «отношение старого докатастрофного времени к современности выражено в «Пестром письме» с поразительною рельефностью и правдой».
Впервые — ВЕ, 1885, № 3, стр. 148–171. Сохранился конец наборной рукописи (от слов «Вот вы на эту другую работу и употребили бы ваше…», стр. 316, строка 3). Работу над очерком Салтыков закончил в конце января 1885 года (письмо M. M. Стасюлевичу от 28 января 1885 г.). Текст Изд. 1886 полнее журнального. Судя по дошедшей до нас части наборной рукописи, Салтыков восстановил исключенные в журнальной публикации части текста и произвел незначительную стилистическую правку. Первая часть «Письма V» развивает тему, намеченную в предыдущем «Письме» — тему хищничества, которой, однако, здесь дается неожиданный и парадоксальный поворот: «господство хищения кончилось». В сложной иносказательной форме, по-видимому, речь идет об инспирировавшейся властью и реакционной, «охранительной» публицистикой («Бируковым») идее, будто хищничество было продуктом предшествовавшей эпохи «реформаторства», когда расшатались основы русской жизни, когда общество поразила «духовная чума». |
