Третье «письмо» состоит из двух тесно связанных между собою частей. Первая часть — яркая публицистическая характеристика наступившей после 1881 года атмосферы общественной «пестроты» (см. стр. 480). Вторая — изображение типичного деятеля эпохи — автора «оздоровительных проектов».

Современную жизнь Салтыков характеризует как жизнь, «утонувшую в массе подробностей», лишенную «общей идеи», которая одна может сообщить «жизненному процессу» творческую силу (так в характеристику современности входит тема «мелочей жизни»).

Салтыков обращается к «охранительной» публицистике, продолжая и развивая анализ ее, начатый еще в девятой из «Недоконченных бесед». Тем самым он вскрывает смысл политики самодержавия, ибо реакционная пресса, представленная прежде всего такими влиятельными органами, как «Московские ведомости» Каткова или «Гражданин» кн. В. П. Мещерского, идеологически обосновывала эту политику и оказывала на нее непосредственное влияние.

Политика правительства Александра III, при всех «пестривших» ее оговорках, в конечном счете исходила из того, что путь реформ, который прошла Россия за прошедшее двадцатилетие — гибельный путь. Отношение «охранителей» к реформам Салтыков определил формулой «перереформили». Реформа, или реформы, — это «катастрофа, породившая все дальнейшие злосчастия», ввергшая Россию в состояние кризиса. На путях «упразднительной пропаганды» подготовлялась почва для контрреформ, с помощью их власть пыталась выйги из кризиса.

Однако идея контрреформ, с самого начала, не могла не быть бесплодной: ведь если признано необходимым упразднить «храм славы», сооружавшийся вот уже двадцать пять лет, то «все-таки надо и самим знать, и для других сделать понятным, какой иной храм славы предполагается соорудить на место только что выстроенного и уже предполагаемого к упразднению». Но как раз это-то остается неясным, будущее видится как возврат к прошедшему — игнорируются «общие законы, управляющие жизнью». Салтыков, таким образом, определяет действительный характер самодержавия не только на данном этапе (1881–1884 гг.), но и сущность самой этой государственной формы как полностью себя исчерпавшей. Однако салтыковский анализ современности имеет гораздо более широкое значение, чем критика самодержавной власти. Речь идет о трагическом кризисе русской общественно-политической мысли, в том числе народнической, которая все больше и больше пропагандировала «непосредственные практические применения», порывая с «общей идеей» (в этом отношении очень характерны отклики «Недели» и «Русского богатства» на первое из «Пестрых писем» — см. стр. 490, 491).

Многочисленные проекты и проекты, долженствовавшие открыть пути к «спасению и оздоровлению», на самом деле имеют лишь отрицательный, «упразднительный» смысл, сводятся в конечном счете к «битью по темени», действию, ни в каком случае не имеющему творческого характера.

Таковы и проекты Федота Архимедова, в которых сатирически обобщены две сферы правительственной политики: народное образование и печать.

Учащаяся молодежь, студенчество были средой, из которой постоянно рекрутировались деятели революции, участники народнического движения. 24 мая 1882 года, вскоре после назначения министром внутренних дел, Н. П. Игнатьев писал министру народного просвещения И. Д. Делянову: «…я всегда считал вопрос о мерах усиленного надзора за учащеюся молодежью одним из существеннейших вопросов настоящего времени, от удовлетворительного разрешения которого в значительной степени зависит упрочение государственного порядка и общественного спокойствия».