Я открыла глаза.

На подушке рядом со мной сидел большой пупырчатый жаб.

— Сейчас я тебя поцелую, и ты превратишься в прекрасного принца, — пообещала я ему.

Жаб выпучил глаза, но моей любвеобильности не противился. Правда, в принца превращаться отказался наотрез.

— Вот где он! — Мама сгребла зацелованного Жорика с постели и положила обратно в аквариум. — Сколько можно издеваться над животным?

— Не виноватая я, он сам пришел, — промычала я, зарываясь в простыни.

— Еще бы не пришел! Ты когда его в последний раз кормила?

Ну вот, сейчас начнут меня воспитывать. Мама же…

— Мама? — Я окончательно проснулась и села. Голова отозвалась на резкий подъем болью. — А что ты тут…

— Зашла вот, — развела руками она. — Почуяло сердце, что страдает кровинушка моя… и в холодильнике мышь повесилась.

— Мышь — это на бульон. А еще у меня кабачки есть. Я их вчера где-то тут на полочку положила…

— На книжную? — Мама кивнула на лежавшие рядом с томиком Бальмонта цукини. — Тогда неудивительно, что у тебя юбка в морозильнике.

— Я на жвачку села. Ее теперь по-другому не отодрать.

Держась за раскалывающуюся черепушку, я потопала в ванную.

— Давай сниму, — предложила мама.

— Голову?

— Боль, горюшко ты мое!

— Сама.

Или я не ведьма в седьмом поколении? Таблетка анальгина и мятное масло на виски — сейчас отпустит.

— Нельзя нам пить, Настенька. — К тому времени, как я возвратилась в комнату, родительница успела застелить постель и теперь раскладывала по полкам разбросанные на стульях вещи. — Совсем нельзя. Прабабка моя, тезка твоя, Настасья, перебрала как-то на сельской свадьбе, так потом еще месяц коты гавкали, а куры вареными яйцами неслись. Вот она-то и закляла весь свой род, во избежание, значит. Опасно нам с такой-то силой контроль над собой терять.

— Лучше бы так закляла, чтобы пили и не пьянели, — пробурчала я, ногой запихивая под кровать грязные джинсы.

— И так неплохо вышло. — Мама двумя пальцами извлекла только что припрятанные брюки на свет божий и швырнула к двери, где уже набралась солидная кучка претендентов на стирку. — Голова поболит, помутит чуток. Зато потом неповадно будет. Я вот тоже как-то попробовала: ликером импортным соблазнилась. Как он шоколадом пах! А после ночь в уборной просидела, и отец твой, покойник, примерещился. Мертвые нам всегда в таком состоянии видятся. Бабушке твоей, царствие ей небесное, поп наш, отец Алексий, после стакана сливовицы приснился: уговаривал от силы отречься, постриг принять, а все имущество отписать детской поликлинике.

— Бред какой!

— Конечно, бред. Батюшка наш при жизни только мамиными травами и спасался. Фронтовик он был, Федор Иванович — так в миру звался, учителем до войны работал. А с осколком у сердца домой вернулся, уверовал после этого…

— А к ведьме ходил, верующий.

— Ведьма, Анастасия, от слова «ведать»! — назидательно изрекла матушка. — Или знахаркой зови. Так лучше? Мама отца Алексия сколько лет выхаживала. Да и сама на все службы в церковь ходила, еще когда гоняли за это и премии могли на фабрике лишить. Так что не стал бы он ее о таких глупостях просить. Но что покойники нам после хмельного снятся — это факт.

— А как же, факт, — усмехнулась я. — Мне вот Сережка приснился Линкевич. Жил тут в соседнем подъезде.

После бабушкиной смерти ее двушка досталась мне, но семья Серого к тому времени переехала в другой район.

— Я и говорю, покойники, — кивнула мама, а потом встревоженно всмотрелась в мое стремительно бледнеющее лицо.